Избранная лирика - [3]

В своих глазах

в края чужие

несли, как отраженье, мы

огонь сожженных сел России,

пожаров красные дымы.

Полки бессонниц вместе с нами

вошли в Берлин

сквозь Сталинград.

Волжане с красными глазами

под Красным знаменем стоят.

День Победы

1945 г.

Башмаки

Открыта дорога степная,

к Дунаю подходят полки,

и слышно —

гремит корпусная,

и слышно —

гремят башмаки.

Солдат Украинского фронта

до нервов подошвы протер —

в походе ему

для ремонта

минуту отводит каптер.

И дальше:

Добруджа лесная,

идет в наступленье солдат,

гремит по лесам корпусная,

ботинки о камни гремят.

И входят они во вторую

державу —

вон Шипка видна!

За ними вослед мастерскую

несет в вещмешке старшина.

— Обужа ведь, братец, твоя-то

избилась.

Смени, старина…

— Не буду, солдаты-ребята,

в России ковалась она…

И только в Белграде ботинки

снимает пехоты ходок:

короткое время починки —

по клену стучит молоток.

(Кленовые гвозди полезней, —

испытаны морем дождей;

кленовые гвозди железней

граненых германских гвоздей!)

Вновь ладит ефрейтор обмотки,

трофейную «козью» сосет,

читает московские сводки

и — вдоль Балатона —

вперед!

На Вену пути пробивая,

по Марсу проходят стрелки:

идет

   на таран

     полковая,

мелькают

   в траве

     башмаки!

…С распахнутым воротом —

жарко! —

пыльца в седине на висках —

аллеей Шенбруннского парка

ефрейтор идет в башмаках.

Встает изваянием Штраус —

волшебные звуки летят,

железное мужество пауз —

пилотку снимает солдат.

Ах, звуки!

Ни тени, ни веса!

Он бредит в лучах голосов

и «Сказкою Венского леса»,

и ласкою Брянских лесов,

и чем-то таким васильковым,

которому

тысячи лет,

которому в веке суровом

ни смерти,

ни имени нет,

в котором стоят,

как живые,

свидетели наших веков,

полотна военной России

и пара его башмаков!

1945 г.

Лилии

Они такой не знали перемены,

не ведали моторной высоты;

они со мной летели из-под Вены —

воздушные австрийские цветы.

Могло казаться, что они — из дыма,

что облачко вот этих лепестков

рукою ветра сорвано незримо

в густом саду альпийских облаков.

…Рассвет.

Карпаты.

Ветер глухо воет.

Я вниз смотрю. И в заревóм огне

сквозь трепетный оконный целлулоид

Россия пробивается ко мне.

Сквозной тысячеверстной полевою

лежит она в скрещении дорог…

Перед полуднем над моей Москвою

кружился иностранный лепесток.

Он был в туманной дымке, как баллада.

Его, без напряженья, с высоты

магнитом Ботанического сада

притягивали русские цветы.

…В австрийской вазе с влагою Дуная,

как память о поверженной земле,

стоит, о Венском лесе вспоминая,

букет Победы на моем столе.

Его степные ветры опалили,

на нем

чужих, сухих лучей следы;

сюит и ждет

букет австрийских лилий

прикосновенья утренней звезды.

1945 г.

Осень

Звезд тишина неизменная.

Сумерек зыбкая просинь.

Первая послевоенная

милая русская осень.

Тихо пришла она — вкрадчивая,

судя по звукам — тугая,

песни и дни укорачивая,

свет в куренях зажигая.

В пору такую караичи

к лунным лучам приторочены,

в пору такую, играючи,

пробуют усики заячьи

танковый след вдоль обочины…

Все мне и любо и дорого:

и безразличьем простора

суженное до шороха

сердцебиенье мотора;

и журавлиная ижица,

что под луной воровато

древней дорогою движется

к знойному устью Евфрата;

и неземная, отпетая,

вешняя юность акаций…

Осень относится к этому

с невозмутимой прохладцей.

Кочет горластый неистово

прясла и птичник окликал.

Осень сады перелистывает

после учебных каникул.

Под Ростовом

Осень 1945 г.

Материнские слезы

Матери моей Федосье Дмитриевне

Как подули железные ветры Берлина,

как вскипели над Русью военные грозы!

Провожала московская женщина сына…

Материнские слезы,

материнские слезы!

Сорок первый — кровавое знойное лето.

Сорок третий — атаки в снега и морозы.

Письмецо долгожданное из лазарета…

Материнские слезы,

материнские слезы!..

Сорок пятый — за Вислу идет расставанье,

землю прусскую русские рвут бомбовозы.

А в России не гаснет огонек ожиданья —

материнские слезы,

материнские слезы!

Пятый снег закружился, завьюжил дорогу

над костями врага у можайской березы.

Сын седой возвратился к родному порогу…

Материнские слезы,

материнские слезы!..

1945 г.

«Я взвешивался в детстве…»

Я взвешивался в детстве

на весах,

дивясь, как цилиндрические гири

скользили на размеченном шарнире.

И все.

Но я не знал о чудесах,

не знал, что мне

за мелкую монету

они тогда —

до точности почти —

смогли в своих делениях найти

мой вес —

мое давленье на планету.

1946 г.

Шуточное послание друзьям

В тыщу девятьсот восьмидесятом

выйдут без некролога газеты.

Я умру простым, как гвоздь, солдатом,

прошагавшим в битвах полпланеты.

Я умру — вы на слово поверьте —

вашим верным, вашим прочным другом,

со спокойной мыслью, что до смерти

всем врагам воздал я по заслугам.

В том году, как броневик суровый,

ЗИС-107 пройдет по Сивцев Вражку,

буду я лежать, на все готовый,

с крышкой гробовою нараспашку.

И студент последней самой моды

скажет, проходя по переулку:

— В силу диалектики природы

он ушел из жизни на прогулку.

Я студенту возражать не буду —

мысль сухая, трезвая, благая;

некрасиво бить в гробу посуду,

истиной наук пренебрегая…

Утром в девятьсот восьмидесятый

под синичий писк, под грай вороний

домуправ гражданскою лопатой

намекнет на мир потусторонний.

Вот и стану запахом растений,

звуком, ветром, что цветы колышет…

Полное собранье сочинений

за меня сержант Петров напишет.

Он придет с весомыми словами,