Изборник - [186]

От злых же врагов, казаков и холопей, вси умнии токмо плачюще, накиновением[774] же ни мало не смеюще рещи нелепо о вразех божиих, и о том ростриге, и о делех их: аще бо на кого нанесут, яко розтригою нарицает того, — и той человек неведом погибаше. И во всех градех росийских и в честных монастырех и мирстии и иночествующей мнози погибоша: ови заточением, овем же рыбия утроба вечный гроб бысть…

О СОВЕТЕ РО3СТРИГИНЕ, КАКО БЫЛО ЕМУ ПОГУБИТИ МОСКОВСКИХ БОЯР

Враг же той рострига умысли сь еретики посещи всякого чина, от велмож и до простых начальствующих, сицевым образом: хотяше окаяный, игру зделати за враты Стретенскими, к Напрудному на поли, и тешитися из наряду[775] пушачнаго; и егда же изыдут вси людие на то позорище,[776] и тогда врата граду затворити при срои[777] и побити всех. Но лютый сей совет его прежде двою день срока уве́ден бысть, и по десятих днех несвойственаго брака[778] сам окаянный зле скончася,[779] год препровадив царьствуя, повествуя же о себе — на тридесят и четыре лета жития си…

От каковых зол избави нас господь!.. Того ради и нам подобаше, сия зрящим, внимати и за неизмерную владычню милость благодарити его; да, благодарствуем, паче щедроты его на нас изливает. Мы же, росияне, душевное око несмотрительно имуще и паче волов упрямы обычаем: тии бо ясли господина своего разумеют и питающему повинуются, мы же промышляющаго нами небрежем, и того ради болий грех сами на ся влечем, и вскоре безумству нашему возмездие даровася.

О ЦАРЕ ВАСИЛИИ ШУЙСКОМ

По убиении же розстригине в четвертый день малыми некими от царьских полат излюблен бысть царем Василей Ивановичь Шуйской и возведен бысть во царьский дом, и никим же от вельмож не пререкован,[780] ни от прочего народа умолен. И устройся Росия вся в двоемыслие: ови убо любяще, ови же ненавидяще его…

Кто же тоя беды изречет, еже содеяся во всей Росии? На единой бо трапезе седяще в пиршествех во царьствующем граде; по веселии же овии убо во царьския полаты, овии же в Тушинския таборы прескакаху.[781] И разделишася надвое вси человецы, вси, иже мысляще лукавые о себе: аще убо взята будет мати градов Москва, то тамо отцы наши и братия, и род и друзи, — тии нас соблюдут; аще ли мы соодолеем, то такожде им заступницы будем. Польския же и литовския люди и воры-казаки тем перелетом ни в чем ни вероваху и, яко волца надо псами, играху, и инех искушающе, инеми же вместо щитов от меча, и от всякого оружия, и от смертнаго поядения защищахуся; и бяше им стена тверда — злокозньство изменник…

И пременишася тогда жилища человеческая на зверская: дивие бо, некроткое естество, медведи, и волцы, и лисицы, и заяцы, на градская и на пространная места прешедше, тако же и птицы слетшие, на велицей пищи, на трупе человеческом вселишася; и звери и птица в главах и в чревах и в трупех человеческих гнезда содеяша. Горы бо могли тогда явишася побьенных по правде и не по правде ратовавшихся, их же нелеть[782] изрещи подробну, но мало токмо помянута, яже быша бо и на прошествии от Тулы в Колугу и под Кромами, и на Восме под Коширою, и под Орлом, и под Нижним Новым градом. И крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимыя, и в чащи темных лесов, и в пещеры неведомыя, и в воде межу кустов отдыхающе и плачющеся к содетелю,[783] дабы нощь сих объяла и поне мало бы отдохнути на сусе.[784] Но ни нощь, ни день бегающим не бе покоя и места ко скрытию и к покою, и вместо темныя луны многия пожары поля и леса освещаваху нощию, и никому же не мощно бяше двигнутися от места своего: человецы, аки зверей, от лес исходящих ожидаху. И оставиша тогда злодеи за зверми гонбу и женуще за своею братиею и со псы, аки лютых зверей, пути пытаху. И существенныя[785] звери человеков бегающих поядаху, и произволителныя[786] не естеством, но нравом, такожде поядаху. И звери убо едину смерть дающе, сии же и телесную и душевную. Попусти же, господь наш и бог, праведный гнев свой на нас: не токмо злых сих врагов, но и зверие пакости деяху. Нигде бо християне, земледелцы и вси, бегающе и не могуще жит семенных всяких сокрыта, и везде от ям звери ископаваху далече. Тако же и казаки и изменники, идеже что останется таковых жить, то в воду и в грязь сыплюще и конми топчюще, — се же едино милосердие творяще. Идеже не пожгут домов, или не мощно взята множества ради домовных потреб, то все колюще мелко и в воду мещуще; входы же и затворы всякие разсекающе, дабы никому же не жительствовати ту. Но звери убо со птицы плоть человеческу ядуще, человецы же з бесы и душа и телеса погубляаху: не могуще бо безмилосердных мучений терпети мучимии и на мал час хотяще отдохнути, и в смертном разлучении неповинно и неправедно друг друга оклеветоваху…

Но ни во что же сие наказание бысть. И пророческо слово вси и до днесь небрегут реченное, яко «аще едину сребряницу присовокупите ко имению вашему, то и весь дом погибнет тоя ради». И не явно ли бысть наказание москвичем за разграбление Годуновых, и инех неповинных такожде, и за безумное крестное целование ростриге и Сердамирскому, и за дружелюбство с воры с цари, и с поляки, и с казаками, и з грабителми, еже власти ради и богатства отдахомся сами на погубление. И где суть не осквернишася святыя божия церкви и божия образы? Где иноцы, многолетными сединами цветущия? Где инокини, невесты христовы, добродетелми украшенный? Где всяко благолепие росийское, не все ли до конца разорено и обругано злым поруганием? Где народ общий християнский? И не все ли лютыми и горкими смертми скончашася? Где множество безчисленое во градех и в селех работные чади христовы? Не вси ли без милости пострадаша и в плен разведены быша? Не пощадеша бо и престаревшихся возрастом, ни усрамишася седин старец многолетных. И ссущеи