Избавитель - [2]

— Роман, будет лучше, если ты уедешь… — Она поцеловала его, как-то неловко, оцарапав очками. Он промолчал. Он все еще переживал прикосновение ее губ, ласковое и настороженное. В поцелуе ощущалось и желание сделать ему приятное, и страх, что он неверно истолкует это желание.

Лицо Киры множилось. Роман уже не знал, где Кира, а где ее подобия, отражения.

— Нет, нет… никуда я не уеду… и не смотри на меня так… — Слепой от слез, в каком-то затмении Роман замахнулся на нее костылем и неожиданно увидел перед собой Глеба…

В ту ночь Глеб ушел из дома. Несколько лет он скитался, жил, вверяя себя иногда страсти, иногда инерции. Реальность напоминала обрывки снов. Некоторые вещи представлялись яркими, с четкими очертаниями, другие поблекшие, размытые, словно видные сквозь закопченное стекло…

В 27 лет Глеб окончил исторический факультет университета и задумался о том, что влечет человека к славе или к гибели. Целыми днями он рылся в книгах, что-то писал. К 40 годам у него уже было имя, он казался человеком ученым, это было видно по его одежде, по походке. В 45 лет он приобрел склонность к утомлению, связанную с расслабляющим видением некоей земли обетованной, где найдет покой и бесчувственность. Он постепенно превращался в одинокого и ранимого человека, которого нетрудно пленить, но от брака он уклонялся. Женщины оставались для него тенями среди библиотечных теней, пока судьба не привела его в лагерь…

Взгляд Глеба, все еще затуманенный воспоминаниями, скользнул по небу, в котором преобладали смешанные, серые тона, так ценимые мистиками, переместился на стену барака, он точно закапывался в землю вместе со своими обитателями, и остановился, наткнувшись на Гомера. Кто-то вывел его на свет, сам он уже не мог ходить. Он сидел на камнях без шляпы, босой. В его бороде путались солома из тюфяка, мухи. Слепыми глазами он смотрел на дорогу, которая петляла между сопками и облаками. По этой дороге в лагерь шли люди со своими страхами и сомнениями, сопровождаемые окриками конвоиров и лаем голодных собак.

Над камнями летали вороны, чуть поодаль в песке играли дети, что-то щебетали, захлебываясь от радости, из барака доносились гортанные женские голоса, звуки губной гармошки…

Обойдя камни, Глеб на миг запутался в обвисших веревках, на которых сушилось после стирки платье Афелии, расшитое белыми фиалками, с пятнами серого цвета под мышками, и поднялся по расшатанным и подгнившим ступенькам в темноту барака. Афелия спала. Во сне она потянулась. Одеяло сползло на пол вместе с заходящим солнцем, обнажив ее живот, бедра. Глебу показалось, что на ее тонких лодыжках трепещут маленькие крылышки.

Стараясь не смотреть на Афелию, Глеб раздел спящего малыша, укрыл его одеялом и ушел. Он жил в угловой комнате. Час или два он слонялся из угла в угол, потом лег на нары. Вглядываясь в прошлое, он не заметил, как уснул.

Проснулся Глеб посреди ночи от грохота, точно небо обрушилось. Он выглянул в коридор, уже затянутый дымом, заметался, пытаясь открыть двери, которые никуда не открывались. Он искал малыша и Афелию. Снова громыхнуло. Барак весь содрогнулся. В воцарившейся тишине и темноте он увидел мигающие глазки малыша. Голый, в одних розовых носочках, он ползал среди куриного пуха, обрезков кашемира и засохших апельсиновых шкурок…

В тот год сгорел еще один барак. Зимой несколько обитателей лагеря, среди которых был и отец малыша, пытались бежать через пролив по льду. Их окоченевшие трупы привезли на санях и сбросили посреди лагеря, как дрова. Было так холодно, что слова замерзали во рту и птицы, они падали с неба точно камни.

Пришла весна, промелькнуло лето, одно, другое. Малыш рос, подобно сорной траве, вырастало и пятно на его лбу, оно уже напоминало карту мира. Разглядывая свое отражение в зеркале, он стал задавать Глебу вопросы. Происходящее вокруг было для него непонятно.

Глеб не знал, что ответить малышу. Каждый сам для себя открывает истины.

Когда малышу исполнилось 7 лет, Глеб отвел его в школу, которая располагалась в поселке старателей, в нескольких километрах от лагеря…

На всю жизнь малыш запомнил этот дом с длинными, напрасно петляющими коридорами, лестницами и комнатами, кишащими молью. Какие только несчастья и издевательства он не испытал там. Он не понимал, какая в этом польза, но терпел, тупо и безнадежно, уставившись на учителя, жилистого и нудного немца, или в окно, когда уроки вела жена немца, довольно неловкая и близорукая блондинка. Иногда, пользуясь ее близорукостью, малыш вылезал в окно во время урока и бродил по окрестностям.

Однажды малыш заблудился. Весь в слезах он вышел к озеру и увидел заброшенный скит с часовней. Дверь часовни была приоткрыта. Он вошел. Внутри часовни царило запустение и тишина. Было сумрачно. Где-то под сводами шелестели бабочки. И вдруг малыш увидел Глеба, который стоял на коленях перед осыпающимися фресками с изображениями мучеников.

Малыш окликнул Глеба.

Глеб медленно и неуверенно обернулся. Афелия стояла перед ним в полосе падающего света. Он не сразу узнал ее. Она похудела, была бледна, щеки ввалились, и на лбу появилось какое-то странное пятно. Он все еще не верил, что это она. Сколько раз воображение обманывало его.