Изамбар. История прямодушного гения - [2]

Монсеньор Доминик был истинным аскетом, но в первый миг он поднес руку к носу и мысленно похвалил себя за воздержание от настоятельского угощения – сейчас оно непременно вышло бы наружу.

– Сколько он уже здесь? – спросил епископ, слегка бледнея.

– Сегодня четвертая пятница, монсеньор, – настоятель, казалось, немного смутился.

– Четвертая пятница?

Епископ решил, что ослышался. По его понятиям, чтобы довести человека до такого состояния, одного месяца было маловато. Да и при чем опять здесь пятница?!

Взгляд монсеньора Доминика оказался весьма красноречив, и предусмотрительный настоятель счел нужным пояснить:

– По пятницам мы подвергаем его бичеванию ради спасения его души от ереси, монсеньор.

– Четвертая пятница? Ну и хватит с него, – сдержанно изрек епископ.

– Но он так и не покаялся, монсеньор, – как бы оправдываясь, напомнил настоятель. – Этот монах дьявольски упрям. Он хочет на костер. Мы лишь стремились сломить его гордыню. Не для своего же удовольствия… Для братьев выполнять бичевание было испытанием. Оно тоже налагалось как епитимья. Ведь зловоние, монсеньор…

«Тебя бы в эту яму, – с омерзением подумал епископ, – ты бы тоже захотел на костер!»

– Немедленно послать в город за лекарем! – процедил он сквозь зубы так, что настоятель прикусил язык. – А его, – монсеньор Доминик кивнул на Изамбара, – в келью! Нет, пока лучше в баню… Есть ведь у вас здесь баня?

– Конечно, монсеньор, разумеется.

И тут распухшие губы раскрылись, издав тихий, но отчетливый шепот.

– Благодарю тебя, отче, – явственно расслышал монсеньор Доминик.

Лекарю пришлось трудиться долго. А пока он трудился, епископ не терял времени даром.

– Все, что ты скажешь, останется между нами двоими, даю слово, – заверил монсеньор Доминик молодого монаха, обитавшего по соседству с кельей опального Изамбара, и запер дверь.

Монах оказался разговорчив. По его словам, ересь брата Изамбара раскрылась случайно, да и то стараниями настоятеля. Уличенный отступник годами не вылезал из монастырской библиотеки, где, будучи знатоком языков, прилежно переписывал древние свитки.

Сосед уверял, что никто никогда не замечал за этим монахом ничего предосудительного: сдержанный, немногословный, он был одинаково вежлив и приветлив со всеми и не мозолил глаз настоятелю, который, как выяснилось, и прежде его не жаловал. Но вот на прошлую Пасху так случилось, что брат, всегда игравший на органе в монастырской капелле во время богослужений, в аккурат на Великую Субботу слег в жестокой простуде. Братия ожидала к торжеству гостей из соседней епархии, членов того же ордена, и целую неделю разучивала новый хвалебный гимн воскресшему Спасителю, мелодически весьма сложный для исполнения. Обиднее всего, что органист, как это часто водится, еще и солировал в хоре и, по всеобщему мнению, в самом деле был единственным, кто мог вытянуть сольную партию. Братия уже повесила носы, когда сам органист вдруг заявил, что заменить его может Изамбар, с которым они когда-то, еще до монашества, вместе учились у одного знаменитого музыканта. Изамбар был тотчас вызван из библиотеки и усажен за орган. Он с минуту пошевелил пальцами, разминая их, тихо взял первую пару аккордов, а потом преспокойно заиграл с листа, и братия, разинув рты, услышала чистейший, прозрачнейший голос. В нем сочетались мягкий тембр, головокружительная высота и спокойная глубина, воздушная легкость, завораживающая свобода. А какие плавные переходы между нотами, какие хрустальные обертона, какие отточенные, разящие терции! Сосед Изамбара даже прослезился при одном воспоминании о них. «Все мы поняли тогда, что до того дня не знали настоящей музыки!» – признался он епископу.

Так благодаря Изамбару Пасхальное Навечерие и само торжество были спасены. После небольшой репетиции братья спелись, и хор с Божьей помощью в общем успешно составил оправу для алмаза Изамбарова голоса.

Потом органист поправился и вернулся к своему органу. Многих из братьев это искренне огорчило. По их мнению, органистом следовало назначить Изамбара, который меж тем зарылся обратно в книги и свитки. А настоятель плевать хотел на музыку – он был единственным в монастыре человеком, патологически лишенным всякого слуха, от чего страдали и молебны, и мессы, и всего более – музыкальные монашеские уши.

Поплелись интриги. Поклонники Изамбарова таланта, имевшие влияние на настоятеля, даже не удосужились посоветоваться со своим кумиром. Их стараниями Изамбар получил приказ возглавить монастырский хор во имя монашеского послушания. Прежний органист смертельно обиделся. Он не мыслил себя вне своей должности, которая в миру, между прочим, дается пожизненно. Он нарочно пошел в монастырь, где имелся хороший инструмент и музыка была в почете по традиции. Но роковой ошибкой было идти туда вместе с Изамбаром, лучше всех на свете зная, кто такой этот Изамбар и как он еще в ранней юности сводил народ с ума своим дьявольским голосом! Все это Изамбаров сосед слышал от самого органиста и сделал вывод, что последний до смерти ненавидит соперника.

Изамбар меж тем ненависти никак не заслуживал. Он пал к ногам настоятеля, моля освободить его от назначенного послушания. Он не желал страданий своему давнему товарищу и полагал, что такое испытание слишком велико для органиста. Изамбар ссылался и на то, что больше пользы будет от него в библиотеке, где он применяет свои знания, спасая обветшавшие свитки: время беспощадно стирает буквы и знаки; чтобы различить их, переписчику требуется образование, а земная жизнь коротка, и дни смертного сочтены Господом. Последний довод, а также свидетельства вовремя спохватившихся коллег Изамбара по библиотечному делу убедили настоятеля. Изамбар и вправду был самым образованным монахом в обители – где ж ему место, как не за конторкой?!