Изабелла Баварская - [29]

Пьер де Краон взял свой стакан, залпом опорожнил его и поставил на стол.

— Клянусь своим отцом, — побледнев, воскликнул герцог Бретонский, — этим рассказом вы, кузен, замыслили обидеть нас! Ибо вы отлично знаете, что все это случилось с нами, однако вам хорошо известно и то, что спустя полгода оскорбитель стал узником того самого замка, в котором мы сейчас находимся…

— …И из которого он вышел целым и невредимым.

— Да, заплатив мне сто тысяч ливров, отдав один город и три замка…

— Но сохранив свою проклятую жизнь, — продолжал Краон, повышая голос, — жизнь, которую могущественный герцог Бретонский не осмелился у него отнять, убоявшись навлечь на себя ненависть своего государя. Сто тысяч ливров, один город и три замка! И это месть человеку, который имеет миллион семьсот тысяч ливров, десяток городов и два десятка крепостей! Нет уж, мой милый кузен, давайте говорить откровенно: Клиссон был обезоружен, сидел закованный в цепи в самой мрачной и глубокой из ваших темниц, вы смертельно его ненавидели и все-таки не осмелились предать смерти!

— Я дал приказ Бавалану, но он его не исполнил.

— И правильно сделал, потому что, когда король потребовал бы выдать Бавалана как убийцу коннетабля, тогда тот, кто давал убийце приказ, быть может, убоялся бы королевского гнева и действовавший всего лишь как орудие был бы, возможно, покинут тем, чья рука его направляла, а ведь чем шпага тоньше, тем легче ее сломать.

— Кузен мой, — сказал герцог, поднимаясь, — вы, сдается мне, сомневаетесь в нашем слове? Мы обещали Бавалану защитить его, и мы, клянусь богом, защитили бы его от кого угодно, будь то французский король, германский император или римский папа.

Опустившись в кресло, он продолжал с тем же ожесточением:

— Мы сожалеем только о том, что Бавалан нас ослушался и что нет никого, кто взялся бы за дело, от которого он отказался.

— А если такой объявится, он мог бы рассчитывать, что найдет потом у герцога Бретонского убежище и защиту?

— Убежище столь же надежное, как церковный алтарь, — сказал герцог торжественным голосом, — защиту столь могучую, какую только может предоставить эта рука. Клянусь прахом моих предков, собственным гербом и шпагой! Пусть только явится такой человек: он получит все.

— Я получу, ваша светлость! — воскликнул Краон, вскочив и пожав руку старого герцога с такой силой какой тот в нем и не предполагал. — Жаль, не сказали раньше: дело было бы уже сделано.

Герцог смотрел на Краона с удивлением.

— Значит, вы думали, — продолжал рыцарь, скрестив руки, — что эта обида скользнула по моей груди, как копье по стали кирасы? О нет, она глубоко ранила мое сердце. Я казался вам веселым и беззаботным, и все-таки вы часто замечали, что я бледен. Знайте же теперь: вот эта болезнь и грызла меня изнутри, грызла зубами этого человека и будет мучить до тех пор, пока он жив. Отныне цвет радости и здоровья вновь возвратится ко мне, с нынешнего дня я начинаю выздоравливать и надеюсь, что очень скоро совсем поправлюсь.

— Каким же образом?

Краон сел.

— Послушайте, герцог, я только и ждал этого вопроса, чтобы все вам рассказать. В Париже, неподалеку от кладбища Сен-Жан[12], у меня есть дом, который охраняется всего одним смотрителем, человеком мне вполне преданным, в коем я совершенно уверен. Месяца три назад я написал ему, чтобы он сделал в доме изрядный запас вина, муки и солонины, чтобы закупил оружия, кольчуг, стальных рукавиц и касок для вооружения сорока человек, а набрать этих людей я взял на себя, и я их уже набрал. Это отчаянные смельчаки, которым ни бог, ни черт не страшен и которые готовы идти даже в ад, если я буду ими предводительствовать.

— Но если вы с этим отрядом войдете в Париж, ведь вас заметят? — сказал герцог.

— Потому я этого и не сделаю. Вот уже почти два месяца, как я вербую людей и отправляю их небольшими группами, человека по три-четыре, в столицу. Им приказано по прибытии остановиться в моем доме и не выходить оттуда, а смотрителю велено ни в чем им не отказывать. Они из тех монахов, которым уготована преисподняя. Теперь вы понимаете, герцог? Этот подлый коннетабль почти все вечера проводит у короля, уходит от него в полночь, и, возвращаясь к себе в дом на Бретонской улице, он непременно должен пройти позади укреплений Филиппа-Августа, по пустынным улицам Сент-Катрин и Пули, мимо кладбища Сен-Жан, где находится мой дом.

— Право же, дорогой кузен, начато недурно!

— И кончится хорошо, ваша светлость, если господь бог не вмешается, ибо это поистине дьявольская затея.

— И сколько времени вы еще погостите у нас? Впрочем, мы вам очень рады!

— Ровно столько, сколько понадобится, чтобы оседлать коня, ваша светлость. Вот письмо от моего смотрителя, доставленное сегодня утром одним из слуг. Он уведомляет, что последние завербованные уже прибыли, так что теперь весь отряд в сборе.

При этих словах Пьер де Краон вызвал своего оруженосца и велел седлать себе лошадь.

— Не останетесь ли еще на одну ночь в нашем замке, любезный мой кузен? — спросил герцог, наблюдая эти приготовления.

— Очень вам благодарен, милостивый государь, но теперь, когда мне известно, что все готово и что дело только за мной, могу ли я задержаться хотя бы на час, на минуту, на одну секунду? Могу ли нежиться в постели или посиживать за столом? Я должен ехать самой прямой, самой короткой дорогой: я жажду воздуха, простора, движения! Прощайте же, герцог, увожу с собой ваше слово!