Из зимы в лето - [13]

Глава третья Еврейский рыцарь

1.

«Рассказывай, бабушка, сказки, — слышит Евгений голос рядом. — будто и эту коробку нельзя утопить тем же пиратам, которых в южных морях видимо-невидимо.» «Вы не правы, — возражает Евгений, попыхивая трубкой и глядя на проходящих первыми «местных». — В проспекте сказано, что нас сопровождает корвет Тихоокеанского флота.» «Знаем мы эти корветы! Потеряется при шторме, заблудится в трех волнах, как у НИХ это принято, а пираты тут как тут…» «Рассуждая таким образом, нельзя и на этот мост войти, — Краснокаменский показывает трубкой на ажурный подвесной мост над Золотым Рогом на мыс Чуркин. По мосту несутся ярко освещенные изнутри троллейбусы. — А ну как рухнет!..» «И рухнет! У НИХ все ненадежное. Уверен, что при таком ветре он качается, а в горкоме уже заседает штаб по спасению из воды пассажиров троллейбусов. Но некому дать указание опустить шлагбаумы.» Поток людей вливается в двери в стойках, где то появляются, то исчезают кабины просторных лифтов. Сверху опускаются грузовые беседки для багажа из освещенных люков в днище верхнего строения. Туда же на талях поднимаются контейнеры с провизией. Ветер слепит пылью, трубка Евгения ярко вспыхивает от яростных ледяных порывов.

Московских пассажиров привезли слишком рано, вот и мерзнут на ветру, стоило ли так спешить — на ракете-то!.. Но Евгений рад возможности разглядывать проходящих «местных». Тот силуэт в окне не дает ему покоя. Не веря своим глазам, он подается вперед, забывая о трубке, которая тут же мстительно обжигает ему палец, вспыхнув на ветру. Дуя на ожог, он не сводит глаз с проходящей мимо семьи. Света, подумайте только, за пятнадцать-то лет! почти не изменилась, даже стала еще интереснее, но не старше, чудо какое-то (а у него-то в Москве — жена-старуха, если без макияжа и парика), словно ей все еще восемнадцать, надо же!… Она не заметила бывшего оракула, что-то напряженно выговаривая горбоносому явному еврею, обвешенному сумками под смех девочки-подростка.

А та зыркнула на Евгения острыми глазами и сказала матери: «Мам, если у тебя когда-то был любовник, то это бедиюк тот самый случай. Вон тот дылда с трубкой.» «С трубкой… о, Боже, где?!» «Любовник? — оживляется «Дмитрий Иванович Козлов». — Где моя шпага? К барьеру…» «Дурак ты мой недоученный, — сквозь слезы улыбается Ора, уже встретившись глазами с улыбающимся Женей.

— Кто же со шпагой лезет к барьеру? А пистолеты ты скорее всего, по своему обыкновению, просто забыл бы дома, отправляясь на дуэль…» И демонстративно обнимает своего Дани, не сводя глаз с Евгения.

А Катьке уже не до них. Она вся в ожидании чего-то сверху, где черно от народа. Провожающие усыпали крылья Морского вокзала. Среди них стоит замерзший до посинения носа и щек, до стука зубовного человек в разодранной на локте синей синтетической курточке. Он не машет. Он держит под мышками руки в надетых одна на другую двух парах драных варежек. Ноги в суконных ботнинках совсем онемели. Человеку четырнадцать лет. Предмет его внимания уже без чемоданов, по которым он ее узнавал по дороге от троллейбуса до причала, входит с папой и мамой по трапу на корпус и вот-вот скроется на месяц в чреве судна. И не поднимает голову… Преодолевая дрожь, человек в курточке кричит треснутым голосом: «Катька!! Коз-ло-ва!!» Все кругом тоже кричат и смеются, но Катька Козлова из их седьмого «а» поднимает голову, оглядывет провожающих и растягивает заледеневшие тоже губы большого рта в единственную достойную внимания улыбку на свете — главную награду за эту дрожь, за многолетнюю самоотверженную дружбу двух сердец… «Счастливого пути! — почти беззвучно на фоне общего шума кричит мальчик. — Возвращайся скорее, я жду!» «Спа-си-бо!» «Ты чего кричишь?» «Мам, меня провожают… Он пришел, представляешь, в такой холод! А ведь у него вчера в школьной раздевалке пальто украли…» «Да ну! Где он?» Поздно. Они уже в тепле лифта, а провожающий со всех ног бежит по скользкой лестнице к отходящей электричке. Скорее домой и — в ванну, в горячую ванну, в кипяток!! Лифт стремительно уходит вверх рядом с тремя другими в той же огромной шахте. И сразу начинается движение москвичей. Евгений проходит между ограждениями, предъявляет билет и облегченно вздыхает, когда исчезает ледяной ветер, а вокруг бронза, бархат и красное дерево судового лифта. Вокруг столько же народа, как и снаружи, но все тотчас притихли от долгожданного тепла, тишины и неожиданной роскоши.

2.

Подруга пришла раньше сына Олега. Юлия едва успела покинуть тахту, натянуть парик и сменить халат. Выручила, как всегда, хриплоголосая Лада, вечно простуженная в своей сырой конуре. Тамара, дама без возраста, эффектно позировала на крыльце, как всегда, где бы она ни появлялась — в театре, в электричке, даже в бане у большого начальника, куда Юлию и Тамару как-то пригласила общая подруга скрасить ненадолго запрещенный досуг номенклатурных мужчин. О, там-то Тамара блеснула в полном смысле слова с ее-то неповторимыми формами, со смелостью в выборе наряда и с непосредственностью, с которой она его как бы нечаянно роняла… Тамара была человеком обширных связей в виде отдела в Доме обуви. В эпоху свирепой борьбы с блатом сохранить власть дефицита могли только асы экстракласса.