Из жизни кукол - [101]
— Ты сошел с ума.
У Веры в глазах стояли слезы. Она никогда еще не чувствовала такой гордости за другого человека.
И этим человеком оказался Себастьян.
Она закурила сигариллу, сын — сигарету.
— Теперь насчет Кевина, — сказал Себастьян. — Я почти уверен, что он вот-вот совершит большую глупость. Судя по тому, что он говорил, когда мы с ним виделись в последний раз, он собрался добраться до своего дяди, и я не уверен, что законным путем.
— В каком смысле?
— Он говорил, что кого-то наймет.
Черт, подумала Вера. Что у Кевина на уме?
— Я забеспокоился и влез в его компьютер…
— Что-что ты сделал?
— Влез к нему через троян. Он постарался скрыть следы, но я нашел доказательства. Похоже, он задумал кое-что незаконное. Запасся чертежами дядиного дома, а также связался с двумя парнями, по-моему, теми самыми, которые избили в Накке Цветочка и того латыша.
Вера вздохнула. Кевин и так уже под расследованием из-за служебной ошибки, но это уже совсем другой масштаб.
Они посидели молча, и Вере казалось, что она опускается все глубже. Сквозь деревянные ступеньки, в слои земли и дальше, в скальную породу.
Я Кевину не мать, подумала она. Пусть сам себя винит, пусть принимает последствия своего выбора.
Она отбросила окурок в темноту, и когда погасли красные искры, на дороге показались фары машины. Такси.
Вера достала телефон, не зная зачем. Позвонить Кевину, сказать, чтобы приехал, и она его отругает? Или вызвать такси, поехать в “Пеликан” и схватиться с ним там?
И тут телефон у нее в руке зазвонил.
Вера посмотрела на Себастьяна.
— Это он.
— Ответь.
Звонок, другой. Она собралась с силами. А когда ответила, Кевин прерывающимся голосом сказал, что должен ехать в Фарсту, потому что мама умерла. И Вера расплакалась.
Сладкий, похожий на молочный
Те-Вудлендс
Самый успешно распространяющийся вирус — это жадность, а не деньги сами по себе. Другие эффективные вирусы — алкоголь, никотин, кофеин и конопля.
Сексуальность — единственный невирусный наркотик.
Сексуальность — это драйвер.
Без него ничего не работает.
Без драйверов компьютеру конец, думал он, поднимаясь в домашний кабинет.
Он включил компьютер и, дожидаясь, пока тот загрузится, стал убирать и ставить на полки лазерные диски, которые имели тенденцию скапливаться на столе. В общей сложности его коллекция состояла из чуть более двух тысяч дисков, и какой-нибудь истовый коллекционер описал бы ее как безличную и заурядную.
В последние годы он начал слушать пластинки, которые нравились ему в детстве; одна из них лежала на столе. Он купил ее, еще когда жил в Швеции. Отправив пластинку на полку с Фредом Окестрёмом, он сел за компьютер.
Рядом с клавиатурой лежало красное йойо.
We need to talk about Kevin, подумал он.
Перед возвращением в Штаты он наведался на садовый участок, поговорить насчет продажи виллы, но Кевина не оказалось дома. Он заглянул в окно. Йойо лежало на столе, и он не устоял. Как во времена его детства, ключ висел на гвоздике под крышей сарая, и он просто зашел и украл йойо.
Как может такая некрасивая ерунда быть настолько значимой?
Йойо было невероятно важным для отца. Наверное, именно поэтому его получил именно Кевин.
Он убрал йойо в ящик стола и щелкнул по ярлыку, другой рукой расстегнул шорты.
Контакт напоминал о конфиденциальности обмена; со вчерашнего дня этот обмен составил двадцать пять гигабайт.
Он снял шорты и щелкнул еще по одному ярлыку, который привел его в безопасное место — там не нужно таиться, там можно давать файлам названия, не скрывая их истинного содержания.
Если кто-нибудь, против ожидания, отследит его действия, то благодаря дополнительным мерам безопасности эта ищейка не поймет ни кто он, ни что он находится в Хьюстоне.
Звать его будут иначе, чем на самом деле, и “сидеть за компьютером” он будет на сотню миль восточнее, где-нибудь в Атланте, в Джорджии.
Он выделил несколько фотографий, обозначенных как “Unknown girl, 11 y old, no.1–16[90]”, и открыл их в зашифрованной программе.
Этим фотографиям больше восьмидесяти лет, они родом из Веймарской республики.
Он посмотрел на первый из этих старых черно-белых снимков. Поразительно хорошее качество, резкость безупречная, а еще в старых снимках есть художественное достоинство, какого в наши дни не сыщешь.
Девочки показывали маленькие, нераспустившиеся бутоны. Он спустил трусы до колен.
После инцидента ему пришлось оставить университет. Психолог утверждал, что его сексуальность соответствует уровню тринадцатилетнего подростка.
Лаская себя, он рассматривал фотографии, но внизу все было мертво.
Отец сидит на кухне в доме на острове Дьявола, в одной руке пиво. Сам он сидит напротив, и во внутреннем кармане у него спрятан диктофон. Опьянение и деменция — идеальное сочетание, если надо заставить кого-нибудь произнести слова, которые не стоило бы произносить. А уж он постарался спровоцировать, он постарался вести себя в те полчаса как можно оскорбительнее.
— Ах ты засранец… — кричит отец. — А ну встань… — Он сам поднимается, его шатает, он хватается за стол. — Врезать бы тебе… Встать!
Он подчиняется отцу, встает.
Рассказывает, как его возбуждают девочки-подростки, лет одиннадцати-четырнадцати. Говорит, что он этого не стыдится.
