Из жизни единорогов - [8]

Я начинаю сосредоточенно тереть бровь. Спросил бы чего полегче…

— Смотря где и когда, смотря кто называет и в каком контексте. Если у вас, правда, историческое образование, должны бы знать, что все зависит от того, о каком обществе мы говорим.

Он вальяжно откидывается на спинку стула, а я, все так же пригнувшись к поверхности стола, начинаю перечислять те разделы систематики, через которые можно добраться до бердашей, шаманов и хиджра, потом припоминаю Кона, Элиаде…

— Нет, это все особые общественные институты и альтернативные модели, — перебивает он меня. — А меня интересуют механизмы преодоления гендерных стереотипов. Здесь, сейчас, в нашем обществе.

— Ну, глобально, всякие современные классификации, думаю, надо смотреть в исследованиях по психологии, в отделе науки и техники. Меня этот вопрос как-то давно не волновал, если честно, а у них, знаете ведь, наука молодая, куча школ, что ни ученый — то новая теория, что ни год — то новая классификация. Ну, может, социологи еще этим занимаются. Но строго говоря, стереотип, он ведь на то и стереотип, что у каждого в голове он свой. У кого какие тараканы, тот с теми и борется.

Он внимательно смотрит на меня, скептически подняв левую бровь.

— Ой ли, не волновал?

Я мысленно восстанавливаю всю цепочку нашего сегодняшнего обмена любезностями.

— Так… подождите… вы что, про меня книжку хотите найти?!

— Ну да, — спокойно кивает он.

— Может, сначала про себя поищите? — шепотом вспыливаю я.

— Про таких, как я, очень много всего написано. Нет смысла что-то специально искать.

— Да, ладно…

— Нет, правда, — он снова наклоняется ко мне через стол. — Люди, которые по тем или иным причинам не желают участвовать в половом отборе, не такое уж редкое явление. Особенно, если говорить о предшествующих эпохах. Монахи, ученые, святые, революционеры, несчастные влюбленные…

Какое-то время мы смотрим друг на друга молча, причем я ошарашено хлопаю глазами.

— Что, совсем-совсем? — одними губами спрашиваю я.

— Совсем, — также тихо произносит он. — Но поскольку в нашем обществе такая позиция не поощряется, то надеюсь, что вы…

— Нет-нет, конечно, — спешно вставляю я. Уж кто-кто, а я его хорошо понимаю. Сколько раз приходилось мне ловить на себе презрительные взгляды врачей, а порой и выслушивать уничижительные комментарии от тётенек-гинегологов. В конце концов, я начал им тупо врать, раз они все равно не в состоянии заметить разницу между «регулярно» и «ни разу».

Я снова поднимаю глаза на Штерна, и думаю, какой отвагой нужно обладать, чтобы так вот запросто сделать подобное признание.

— Тяжело быть красивым человеком? — тихо спрашиваю я.

О, господи! Как же ж его скривило-то!..

— Вот как раз у вас то же самое спросить собирался! — саркастически замечает он.

— Да, ладно ерунду всякую говорить…. — я совсем не хотел задеть его, не рад, что спросил, и хочу побыстрее замять тему.

— Стоп, — он снова откидывается назад и какое-то время меня разглядывает. Потом наклоняется снова:

— Погодите, вы что, серьезно, не понимаете, какое вы на людей впечатление производите?

Понимаю. Мелкого гадкого утенка, не желающего принимать правила игры, с которым нормальному человеку не всегда понятно, как общаться…

— Не понимаете? — еще раз спрашивает он.

Я понуро молчу.

— А скажите-ка мне, пан Сенч, какая одежда выглядит на женщине наиболее сексуальной?

«Явно не такая, как на мне», — думаю я. Вслух же начинаю перечислять то, что больше всего нравится мне на девушках: свободные юбки до полу, мягкие туфли без каблуков, блузки с короткими рукавами…

— Ну, это вы мне про свои вкусы рассказываете, а я вас про принцип спрашиваю, — прерывает он меня. А потом вкрадчивым шепотом дает свою версию:

— Та, которую хочется немедленно снять.

— Хм… да, — удивленно говорю я. — Так и есть!

— Так вот с вас, пан Сенч, — он еще ближе пригибается ко мне через стол, — почти всегда хочется снять одежду.

Я чувствую, что краснею.

— И дело не ограничивается только этим, — продолжает он злым шепотом. — Все ваше поведение — речь, жесты, походка, манера выражаться — это одна сплошная сексуальная провокация. Так что не спрашивайте меня, каково это быть красивым человеком. Вы сами это прекрасно знаете.

Я сижу, опустив глаза, пристыженный сверх меры, и чтобы загладить неловкость говорю:

— Ну, да… Я думал, что вы — сказочное чудовище, а оказалось, что сказочное чудовище — это я. Вот и договорились…

— Сказочное чудовище… Хорошо, — примирительным тоном говорит он.

— Это Кэрролл.

— Да-да, я понял. Подсобный фонд отдела литературы.

— Вообще, — говорю я, отлипая, наконец, от столешницы, — такие разговоры обычно принято вести за совместным распитием каких-нибудь крепких напитков. Как минимум кофе… В читальном зале они, согласитесь, не очень уместны.

Он переводит взгляд на часы.

— А вы что? Пьете кофе после пяти вечера?

— Я его в любом часу пью, был бы кофе, — устало говорю я.

— Ладно, — говорит он с тяжелым вздохом, понимаясь со стула. — Пойдемте.

— Чего?

— Не «чего», а «что». Кофе!

Я все еще смотрю на него с непониманием.

— Я в курсе, что у вас нет денег. Пойдемте, — и не дожидаясь, идет к выходу из зала.

* * *