Из жизни единорогов - [11]

— Да ладно вам. Ничего особенного мне не снится. Так, обычная порнография.

— Ага! Для вас, значит, это обычное дело… Так вот если хотите знать, — шепот его наполняется ядом, глаза суживаются. — Если хотите знать, мне подобные сны не снятся. Мне вообще до недавнего времени никакие сюжетные сны не снились. Только одни абстракции.

Я уже ничего ровным счетом не понимаю. Смотрю на него во все глаза, хлопая ресницами, и пытаюсь понять, причем здесь я.

— Ну… что тут сказать… сочувствую вам, конечно, — говорю я в замешательстве. — Хотя, честно говоря, я не очень понимаю, как такое возможно — жить и не видеть никаких снов.

Пока я говорю, он вдруг резко грустнеет. И взгляд у него становится печальным, печальным… Он наклоняется ко мне, оперевшись обеими руками о каталожную стенку — почти зажав меня между ними, так что металлические ручки ящиков чуть ли не впиваются мне в спину. А потом он почти беззвучно произносит то, что я, как мне тогда кажется, не скоро забуду. Глаза в глаза и почти губы в губы:

— Я тебя очень прошу. Не делай так больше. Я… — он тихо вздыхает и я ловлю на губах его дыхание. — Я не против телесного взаимодействия. Я просто не могу… вот так. Не хочу, чтобы это происходило таким образом. Пожалуйста… У меня и так достаточно поводов ненавидеть самого себя.

Он отстраняется от меня и отступает назад к выходу из каталога.

— Что, зубы были лишние? — спрашиваю я наобум.

Он останавливается и долго смотрит на меня.

— Нет, не зубы, — произносит он, наконец. — Дискурс власти.

Поворачивается и уходит. Так что же это получается? Это не только мое Бессознательное было сегодня ночью?…

* * *

День не дает мне возможности подумать о ночных тайнах, и едва вернувшись в зал, я слышу, как Нинель Эдуардовна зовет меня к рабочему телефону. Я беру трубку, но в ней — короткие гудки. Я терпеливо вешаю трубку на рычаг, снова раздается звонок:

— Я внизу, можешь спуститься?

Мы не так давно купили Фейге мобильник — тяжеленную гробообразную «Nokia». У меня нет романов на стороне, поэтому мне телефон не нужен. А она все еще не может смириться с мыслью, что, кроме абонентской платы, за каждый разговор надо еще и отдельно платить. Поэтому постоянно пользуется привилегией первой бесплатной минуты. Как она в таком режиме умудряется общаться со своими возлюбленными, для меня загадка. Но с другой стороны, будь я на месте счастливого любовника, сам бы я терпел от нее и не такое.

Я нахожу ее у памятника напротив контроля. Завернутая в красный клетчатый платок и в бордовом берете прозрачной вязки она выглядит как девочка из волшебной сказки, непонятно как оказавшаяся в этой толпе городских зевак. Библиотека сразу начинает казаться мне каким-то безумным вокзалом, где все носятся, все спешат и все — чужие. На ходу киваю ей на стеклянные распашные двери. Она улыбается. Обгоняя ее, я распахиваю перед ней створку, несколько шагов в сторону — и вот мы уже укрыты от взглядов скучающих милиционеров и дамы, выдающей контрольные листки. У двери в читальный зал русского журнального фонда я наклоняюсь к ней и целую ее в щеку:

— Привет, Красная Шапочка!

— Привет, Стасичек! Я всего на одну минутку. Из Университета шла, дай, думаю зайду.

— Хорошо, что зашла.

Она делает просительное детское личико, не переставая при этом улыбаться:

— Мне надо с тобой поговорить об одной очень серьезной вещи.

Да. Конечно, надо. Кажется, я даже знаю, о какой. Видимо, это понимание сразу же отражается на моем лице, потому что она тут же говорит:

— Ой, ты уже все понял?

Я киваю.

— Понимаешь, мы с Янкой решили начать жить вместе… Ну, то есть мы давно хотели, но тут у нее начались сложности с жильем, и…

— Малыш, не надо мне ничего объяснять. Я все понимаю, — говорю я как можно более ласково.

— Ну, ты же согласен, что так больше нельзя, как сейчас?

— Да, — покорно киваю я. — Согласен.

— Ты только не волнуйся, пожалуйста! — она гладит меня по щеке. — Поживешь у кого-нибудь у знакомых, пока чего-нибудь себе не найдешь. Можешь у нас несколько дней переночевать на диванчике.

— Угу. И когда вы съезжаетесь? — и тут же понимаю, что мог бы этого вопроса и не задавать. Если бы дело было не срочное, Фейга подождала бы до вечера, а не стала бы заходить ко мне на работу. По ее умоляюще-скорбной рожице я понимаю, что я угадал.

— Ну, не то что бы съезжаемся… Просто… Ну, в общем… Не мог бы ты сегодня переночевать где-нибудь в другом месте?

— Не вопрос, — говорю я, как мне кажется, относительно бодрым тоном. Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Она знает меня как облупленного…

— Стасичек… Милый мой… Ну что же ты?… Ну, только не плачь, пожалуйста… Боже мой, какая же я все-таки сволочь!

— Тс-с, — яростно сквозь слезы шепчу я, — Не смей так говорить о себе, котенок. Пожалуйста, не надо. Сейчас, сейчас все пройдет, — я запрокидываю голову, чтобы слезы, хотя бы не лились по лицу. Она лезет в свою вязанную сумочку за бумажными платочками, потому что знает, что у меня с собой платка никогда нет. И сама начинает вытирать мне слезы.

— Ну, не расстраивайся, пожалуйста! Ты же сам понимаешь, что тебе самому так будет лучше.

— Да, понимаю…

— Ну, не плачь… Смотри, вон там кто-то еще стоит и тоже чуть не плачет… Библиотека, называется!.. — Фейга изо всех сил пытается заставить меня улыбнуться или хотя бы отвлечься.