Из записок барона Дедема - [11]

Лошади французской кавалерии были в ужасном состоянии; кирасирские лошади и вообще лошади всей тяжелой кавалерии производили удручающее впечатление; между тем прусские, саксонские и вюртембергские полки имели еще полный комплект лошадей, ибо им аккуратно перевязывали раны и начальствующие лица находились постоянно при своих частях.

Наполеон говорил: «Свыше девяти градусов мороза я не находил в отрядах французской армии ни одного генерала на своем посту»; к сожалению, эти слова были вполне справедливы. Исключения были весьма редки, солдаты были терпеливее начальства, т. к. оно громко роптало, а солдаты горевали молча; и хотя они стали со временем непослушны и дерзки с офицерами, но я ни разу не слыхал, чтобы они бранили того, кто был виновником их несчастья.

Повозки, на которых везли припасы короля неаполитанского, были перехвачены русскими по дороге в Дорогобуж; с тех пор он обедал вместе с императором, но его адъютанты и офицеры его свиты остались без продовольствия. Т. к. у меня было всего вдоволь, то я предложил им роскошный ужин; у нас было в изобилии мадера, бордо, токайское, кофе и т. п. Мои гости восторгались моим богатством, но этот ужин был моей лебединой песнью; на следующий день моя повозка была опрокинута и смята артиллерией, и дрожки, полные съестных припасов, принадлежавшие одному из моих адъютантов графу Кастель-Бажаку, были захвачены казаками.

Между Дорогобужем и Смоленском холод давал уже себя сильно чувствовать. Пошел снег, и начались настоящие морозы; но по прошествии двух дней наступила оттепель; это было новое бедствие, т. к. французы, увидав, что идет снег, запаслись санями в покинутых русских деревнях, и у повозок все колеса были заменены полозьями. Когда же с наступлением оттепели снег растаял, то экипажи не могли двигаться по грязи, и пехотным офицерам и солдатам пришлось бросить свои съестные припасы. Несмотря на это, дух войска был прекрасен; все еще надеялись, что наши бедствия окончатся в Смоленске, где, как говорили, армия остановится, и как будто бы прибыло из Франции 40000 свежего войска; солдаты надеялись получить там свежий провиант и расположиться на зимних квартирах. Обманчивые надежды рассеялись, когда войско не только не получило в Смоленске ожидаемого рациона, но городские ворота были заперты, лишь только император вступил в город. Армия, вынужденная расположиться бивуаком за стенами города, узнала с отчаянием, что не было и речи о 40000-м войске; все были возмущены, узнав, что императорская гвардия грабила магазины и что вино из императорского погреба продавалось за бесценок.

По приезде в Смоленск, я сильно захворал, стал кашлять кровью и, застудив желудок, страдал дизентерией. Граф Дарю, который ухаживал за мною, как за ребенком и которому я обязан спасением жизни, рассказал мне, что в первый вечер, проведенный в Смоленске, император занимался при сальных свечах, воткнутых в бутылки.

Армия рассчитывала провести некоторое время в Смоленске, но в начале ноября было получено известие, что Витгенштейн переправился через Двину, и что молдавская армия, соединившись с волынской, отбив князя Шварценберга, собиралась отрезать нас от Березины. В армии ходили самые зловещие слухи; говорили, будто русские хотели захватить Наполеона живым и перебить всю остальную армию.

Главная квартира выступила из Смоленска при самых неблагоприятных предзнаменованиях. У меня украли последнюю верховую лошадь, и мне пришлось идти далее пешком. Я оставил город накануне отъезда из него Наполеона. Было приказано взорвать город, но это не удалось исполнить, т. к. Платов настиг наш ариергард прежде, нежели он успел зажечь городские здания.

Настоящее бедствие началось за Смоленском; дорога была усеяна трупами и умирающими, артиллерия и зарядные ящики были брошены.

После сражения при Красном, в котором была разбита голландская и итальянская гвардия, я думал, что мы погибли окончательно. Русские окружили нас со всех сторон: мне казалось, что для армии не оставалось выхода.

В Дубровне и Орше мы нашли съестные припасы, но беспорядок, господствовавший в армии, был причиной, что они не были выданы правильно; тут повторилась та же история, как в Смоленске: одни получили более, чем было нужно, другим ничего не доставалось, и они гибли от голода.

Известия все ухудшались; 22 ноября я уже не мог более заблуждаться на счет нашего положения, увидав вечером, что граф Дарю жег бумаги императора, и притом самые секретные. Его секретарь, показав ему один документ, лежавший в прекрасном перламутровом ящике, сказал: «Мы не имеем копии с него в Париже». Министр отвечал: «Все равно, сожгите его».

Когда я говорил об этом за ужином с графом, то он сказал мне: «завтрашний день переход через Березину; он решит нашу участь; может быть, я не увижу более Франции, моей жены и детей. Эта мысль ужасна».

До какой степени французское начальство заблуждалось относительно истинного положения дел, показывает то обстоятельство, что после печального перехода через Березину никто не обращал внимания на предостережения, когда им советовали спешить, говоря, что казаки преследуют нас по пятам».