Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I - [29]

За линіей амбаровъ начинался выгонъ, въ давнія времена представлявшій собой опушку того лиственнаго лѣса, остатки котораго замѣтны были еще и теперь въ видѣ разбросанныхъ на немъ рѣдкихъ огромныхъ перестойныхъ березъ, изъ года въ годъ за ветхостью отмиравшихъ или погибавшихъ подъ напоромъ бурь. Тутъ же находился колодезь — предметъ особаго моего дѣтскаго любопытства, тѣмъ болѣе, что Аѳанасій строго всегда мнѣ наказывалъ не залѣзать на срубъ и не смотрѣть внизъ на колодезное дно. Далѣе выгонъ шелъ чистый — весной зеленый, а къ августу изжелта-выжженный. За нимъ начиналось наше поле, окаймленное сначала небольшимъ дубовымъ лѣсочкомъ, расположеннымъ на пригоркѣ, съ котораго открывался превосходный видъ на всю нашу усадьбу съ возвышавшейся надъ нею красавицей-церковью. Лѣсочекъ этотъ мы дѣтьми очень любили: весной мы собирали въ немъ массу фіалокъ, ландышей и другихъ цвѣтовъ, а въ концѣ лѣта забирались на горку и съ нея стремглавъ скатывались, или попросту сломя голову кувыркались. Называли мы его „нашимъ лѣскомъ”, и первые мои вольные выходы за предѣлы усадьбы направлялись именно туда, въ его таинственную, какъ мнѣ тогда казалось, чащу...

Съ годами я рвался дальше, и въ этомъ отношеніи братья мои, страстные охотники, шли мнѣ навстрѣчу и стали мало-помалу брать меня съ собой на охоту на наши привольные, безграничные луга съ массой обитавшей въ нихъ разнообразнѣйшей дичи.

Собственное свое ружье я получилъ лишь послѣ окончанія университетскаго курса. Отецъ тогда далъ мнѣ 100 рублей на покупку ружья и необходимыхъ охотничьихъ принадлежностей. На эти деньги я купилъ въ московскомъ магазинѣ только что полученное изъ заграницы ружье — франкоттъ марки „Чемпіонъ” 12 калибра, лѣвый стволъ „чокъборъ”. Ружье это, за которое я заплатилъ 85 рублей, оказалось превосходнымъ и сдѣлалось моимъ любимымъ и самымъ надежнымъ спутникомъ во всей дальнѣйшей многолѣтней моей охотничьей жизни.

За время моего гимназичества первыми учителями моихъ любимыхъ лѣтнихъ спортивныхъ увлеченій были мои братья. До 16 лѣтъ мнѣ не разрѣшали стрѣлять, а съ наступленіемъ этого возраста, братъ Дмитрій впервые далъ мнѣ свое ружье, подарокъ дѣда Михаила Михайловича — великолѣпное по виду и отличное по бою — старинное, шомпольное еще, „Лебеду”.

Вспоминаю свой первый дебютъ: на „Полетаевской” дачѣ изъ-подъ берега выплыла гагара съ вытянутой шеей и мохнатой головой. Братъ Дмитрій шепнулъ: „стрѣляй!” — Я потянулъ собачку. Грянулъ выстрѣлъ. Сильно толкнуло меня въ щеку и плечо. Слышу братнинъ возгласъ: „Молодецъ,.

Сашка! Толкъ изъ тебя будетъ! — Фидель, пиль, аппортъ иси!” Радости не было конца, когда мы переняли отъ стараго сеттера первую мою дичь, увы, — несъѣдобную гагару, но потомъ я понялъ, почему меня братъ горячо похвалилъ, ибо не такъ-то легко бывало сшибить эту проворную водяную птицу, умѣвшую обычно передъ самымъ выстрѣломъ во время нырнуть въ воду. Стрѣлялъ я сначала изъ ружья брата Димитрія, а затѣмъ завелась у меня и своя двустволка, шомпольная, съ которой я не разставался до покупки централки/ Франкотта, о которой я ранѣе упоминалъ.

Охотничьей собакой былъ почтенный бѣлый съ палевыми пятнами сеттеръ „Фидель”, доставшійся мнѣ послѣ Димитрія. Отличный онъ былъ утятникъ, но съ притупившимся чутьемъ. Послѣ него появился у меня „Шамиль” — тоже сеттеръ — темно-рыжій, здоровенный, идеальный охотничій песъ, прекрасно подававшій убитую дичь изъ любого мѣста, какъ бы оно ни было трудно и глухо.

Въ описываемое мною время всѣ наши мѣста еще изобиловали благородной дичью — дупелями и бекасами. Много приходилось бывало „палить” по нимъ, особенно по увертливому бекасу. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ ихъ попадалось такая масса, что мы положительно не успѣвали заряжать свои шомпольныя ружья, и сколько разъ сгоряча, бывало, насыпешь въ стволъ сначала дроби вмѣсто пороха!

Домой въ тѣ времена возвращались мы со сказочной добычей; на кухнѣ не знали даже, что дѣлать съ такой дичью, какъ вкусные дупеля.

Особенно часто, если можно такъ выразиться, „запоемъ” охотился я въ лѣто послѣ окончанія моего гимназическаго курса, на радостяхъ полученія мною аттестата зрѣлости.

Къ этому времени, между прочимъ, относится одинъ памятный для меня случай на охотѣ. Сговорились мы съ сосѣдомъ моимъ, сверстникомъ, также только что окончившимъ курсъ классической казанской гимназіи, Дмитріемъ Волковымъ, вмѣстѣ поохотиться на дупелей недалеко отъ имѣнія его отца, на знаменитомъ Чердаклинскомъ болотѣ.

Огромная, въ нѣсколько десятковъ десятинъ низина,* была покрыта большей частью мягкой, чрезвычайно привлекательной на видъ, зеленоватой травкой, но кое-гдѣ она представляла собою мѣстность съ сплошными, высокими, тоже обросшими мелкой травкой, кочками, среди которыхъ попадались и ровныя мѣста, съ налетомъ ясно обозначенной ржавчины. Дупель главнымъ образомъ держался именно этого кочкарника.

Зная это, но будучи впервые на этомъ болотѣ, и не слыхавъ ничего объ опасности имѣвшихся на немъ засасывающихъ т. н. „оконъ”, съ бодростью 18-тилѣтняго крѣпкаго юноши, сталъ я вышагивать по просторному болоту, разойдясь съ Волковымъ на далекое разстояніе. Дичи было масса.