Из тьмы веков - [34]

«Я перестал считаться с Эги, — думал он, — да, они слабы и плохо организованы. У них нет вожака. Но это сегодня. Люди рождаются, живут и умирают. И никто не знает сегодня, кто вырастет из младенца, который родится завтра!» И перед Гойтемиром встало лицо Калоя, каким оно было, когда, окровавленный в драке, измятый ногами быков, он поднялся, как стебель из-под копыт, выпрямился и, глядя всем в глаза, сказал: «Этого хлеба вы есть не будете!..» Он увидел его, каким оно было вчера, когда мальчишка заявил перед сходом и начальством: «Я убью тебя, Гойтемир…» Он вспомнил и то, что сегодня, когда уводили отца, Калоя не было. Он, Гойтемир, подумал, что мальчик испугался своей угроза и стражников. Но теперь было ясно — Калой стоял на скале и ждал, чтобы столкнуть камень на его голову… «Да, конечно, он был там не один. Не все Эги тихони. Но он там был…» в этом Гойтемир теперь не сомневался. И он решил: «Хватит. Надо быть осторожнее и не считать, что люди слабы… Надо подумать и о Чаборзе. Ему с ними жить…»

Когда отряд скрылся из виду, с горы, с которой падали камни, почти по отвесной стене съехал на пятках Калой, а следом за ним Иналук. Не задерживаясь, они ринулись вниз по следу Гарака.

Под карнизом лежал стражник, которого схватил Гарак.

Он был мертв. Братья обшарили его, забрали сумку с патронами. На дне ущелья подобрали обе винтовки. Но второго стражника не было. Он, видимо, упал прямо в реку. Они побежали по берегу вверх. Перешли вброд на другую сторону. В кустах стояла их лошадь. Значит, Виты и Гарак ушли на других. Калой с Иналуком сели вдвоем на коня и скрылись в сосновых зарослях.

Дело было сделано. Узник получил свободу. Но чего она стоила ему — еще никто не знал. Ночью юноши добрались до дома Иналука и уложили Гарака, который едва держался на ногах. Падая с тропы с человеком на спине, он ударился — ушибы и ссадины были на всем его теле, однако удар о каменный выступ пришелся в грудь. К утру ему стало хуже. Из горла пошла кровь. Калой решил, что отец погиб.

Но мать Иналука выспросила у женщин, что делать, достала траву и начала его лечить.

В ауле никто не знал, где Гарак. Когда разнесся слух о том, что отряд попал под обвал и многие погибли, что даже Гойтемир едва остался жив, люди решили: видно, Гарака снесло с тропы и он, боясь нового ареста, скрылся у знакомых.

Докки не находила себе места. Она не верила слухам и считала мужа погибшим. «Если б он был жив, — думала она, — он хоть раз пришел бы к нам…» Калой отмалчивался.

Наконец она решила идти к Гойтемиру и узнать, куда он дел ее мужа. Раз Эги перестали интересоваться судьбой своего брата, это сделает она.

Поздно вечером, во время ужина, впервые в жизни у нее с Калоем произошел тяжелый разговор.

— Скажи, ты действительно сжег поле или хотел, чтобы отца не забрали?

— Сжег, — ответил он.

— Значит, он погиб из-за тебя…

— Нет. Когда его схватили, никто не знал, что это сделал я… И зачем думать, что он погиб? Люди же говорят, что он жив.

— А что еще должны говорить люди? — вспылила Докки. — У людей сыновья в таком возрасте, как ты, считаются взрослыми, а ты… Надо было ходить по скалам, расспрашивать людей, искать его… Ведь это же человек! Он бы тебя так не оставил! Где его кости, где могила? А тебе все нипочем! — Она зарыдала. — Завтра я пойду, раз вы, Эги, не мужчины!

Калой отодвинул еду, встал.

— Докки, — сказал он ей. — Не расстраивайся. Эги — мужчины. Были и будут ими. Я не вернусь, пока не найду его! — И он направился к выходу.

— Куда ты?! Не обижайся! Мне больно. Я устала одна… — закричала ему вслед Докки, но он, ничего не ответив, исчез в темноте.

Ночью, когда Докки лежала с открытыми глазами и, глядя на тоненький огонек малого светильника, кляла себя за разговор с сыном и вспомнила, как муж просил не обижать его, скрипнули петли… В дверь проскользнул Калой. Он оглядел комнату, словно попал не в свой дом, и, снова приоткрыв дверь, впустил незнакомого мужчину. Докки в удивлении привстала. И… под космами чужой папахи увидела родные улыбающиеся глаза.

— Живой! — вырвалось у нее.

— Мертвые не приходят, — тихо ответил Гарак.

С того дня жизнь в их доме пошла по-прежнему. Гарак не скрывался от односельчан, но всегда помнил, что его могут снова схватить, и был начеку. А Гойтемир словно забыл о нем. Он не требовал своего долга. Молчал. И сколько ни выведывали Иналук, Калой и Виты, они ни разу не услыхали, чтоб кто-нибудь подозревал их в нападении на помощника пристава и Гойтемира. Народ считал избавление Гарака от тюрьмы делом Всевышнего, счастливой случайностью, знамением того, что боги не терпят несправедливости.

Все было бы хорошо, если б не пошатнувшееся здоровье Гарака. Он не мог, как прежде, рубить лес, косить целыми днями, ходить в гору. Ему приходилось часто отдыхать. И все больше Калой принимал на себя его труд по дому. Гарак видел это и относился к сыну как к взрослому.

Однажды Докки рассказала мужу о том, как упрекала Калоя за то, что тот не разыскивал отца.

И он сказал:

— Я не стану рассказывать тебе, что было. Но ты должна запомнить: он хоть и молод, сердце в нем богатырское. Он спас меня… Он все может…