Из старых записных книжек (1924-1947) - [12]

* * *

В республиканской газете "Вiстi" напечатана заметка колхозника Зиновия Черного, мужа пятисотницы Христи Черной, награжденной орденом Ленина. Этот человек работает конюхом в том же колхозе, что и его "дружина". Ему нечем особенно похвастаться. И вот он ставит себе в заслугу, что он является мужем такой знаменитой жинки, что в свое время он женился на ней, бесприданнице и сироте. Это было бы смешно и даже глупо, если бы не было трогательно. Черный рассказывает, как жил он до революции. Сам он тоже рано остался сиротой. Ему было шестнадцать лет, а на его попечении находились братья и сестры.

Приходилось "переносити гiрши злиднi, як моiй дружинi. Не було кому нi зварити, нi сорочек постирати". И никак он не мог ожениться. Никто не хотел идти за него. Говорили:

- Та що там iти, як там у хатi, ще такiй старiй та поганiй, тiльки стiни i голих дiтей повно.

"Де б не пiшов, де б не приговорив - усюди, як то кажуть, гарбуз дають".

И у Христи такая же точно судьба. Осталась сиротой в пятнадцать лет. И тоже - когда умерла Христина мати, "залишилось iх семеро сирiт".

Работала она "у курклiв", в батрачках, содержала себя и свое семейство, братишек и сестренок.

Христя была из другого села. Она не знала, что у Зиновия такое богатое наследство. Когда Зиновий собрался жениться, он сказал своим сиротам:

- Ви з пiчки не злiзайте, бо як побачут вас люди, то заберуть вiд нас маму.

До чего же это трогательно.

И вот - "одруживсь я. I треба дiтей з пiчки здiймати. Коли вона подивилась на них, почала горенько плакати: "Що я, з добрих злиднiв вийшла, а ще в кращi увiйшла".

"Та вона, спасибо, не падала духом"...

Ей тяжело жилось с сиротами (и своими и мужними), однако "вона iх не кидала, вирастила"...

Теперь все братья и сестры "дуже гарно живуть": один в Луганске, в железнодорожной майстерне, другой в Красной Армии, третий в Крыму инспектор милиции...

* * *

Шестилетняя девочка, дочь соседки:

- Куда же это папа ушел? Ах, чтоб он помер!..

* * *

В Одессе очень несовершенный узкоколейный трамвай. Вагоны (еще дореволюционные, бельгийские) настолько изношены, что страшно бывает влезать в этот деревянный, расползающийся по швам ящик. Через дырявую крышу просачивается не только дождь. Электрический ток, не сдерживаемый прохудившейся проводкой, свободно гуляет по вагону, по всем его металлическим частям. В таком вагоне нельзя прислониться к решетчатой двери, взяться рукой за поручень или за скобу у окна. А браться приходится, так как - давят, гнетут, прижимают. То и дело в вагоне вскрикивают:

- Ой, черт, - кусается!

- Кондуктриса! Что вы смотрите, у вас же не вагон, а электрический стул!

- А вы галоши на руки наденьте, - советует какой-то благодушный джентльмен.

* * *

В кофейне при гостинице "Бристоль" сидели три иностранных матроса. Турки. Два молодых и один маленький пожилой, пожалуй даже старый. Машинист, вероятно. Пили пиво.

В кофейне играло радио. Какие-то европейские или американские джазы, "мимми" и тому подобное. Турок сердило радио. И вместе с тем интриговало. Как видно, у себя на родине они не слишком часто слушают эту механическую музыку. Один из них - молодой - встал, подошел к замаскированному в стене "динамику" и долго разглядывал его и даже ощупывал. Потом вернулся к товарищам, сел и вдруг - затянул прекрасную турецкую песню. Товарищ его, тот, что помоложе, подхватил. Потом, откашлявшись, запел и старичок машинист.

Это было совершенно замечательно. Я жалел, что не имею никакой музыкальной памяти, не знаю нот и не могу записать этот турецкий народный напев.

А впрочем, дело не в том. Как бы хороша ни была эта песня, трогательнее всего был этот наивный протест против дурацких европейских штучек и та задушевность, с какой пели эти нищие, плохо одетые люди.

Одеты они были, действительно, очень плохо. Наши совторгфлотовцы одеваются куда шикарнее.

Выпили они три бутылки пива, посовещались и заказали еще "дрей бир". Но потом, посовещавшись еще, подсчитали деньги и заявили, что "бир нет" - не надо.

Подзывая кельнершу, они употребляли единственное известное им русское слово: товарищ!

Прежде чем покинуть кафе, обошли всех кельнерш и официантов и за руку попрощались с ними.

- Ох, какие глупые, - сказала белокурая кельнерша, убирая за ними со стола. Но турки ее растрогали. Еще долго после этого она ходила улыбаясь...

* * *

Жан Ло рассказывал мне о французском художнике (и показывал его рисунки), который дал обещание любимой девушке Марго - на каждом рисунке изображать в ее честь маргаритку. Он иллюстратор, карикатурист. И в самом деле, у него нет ни одной работы, где бы, кстати или некстати, не фигурировала маргаритка.

* * *

На улице подошла ко мне нищая старуха. Я подал ей 20 копеек. Она заплакала:

- Спасибо, сынок! Спаси тебя бог! Чтобы твоей маме так подали!..

* * *

Сегодня играл во дворе с девочками - Аней и Валей. Им вместе одиннадцать лет. Обе они одесситки. Очень разговорчивые, не по летам солидные и - смешные. Играли мы так. Один остается, а двое уходят и договариваются: что будем делать? Будем, к примеру, рвать яблоки в саду. Возвращаемся и говорим: