Из современной немецкой поэзии - [2]

Что я ищу? Не компромиссы.

Что нахожу? Чего совсем не искала.

Я много теряла, а обретала — вот разве что южные кипарисы.

Вы, кипарисы, — в ночных наваждениях,

вас создали тени — из лунного света.

Не те вы деревья, чужое все это. Береза шумит в моих сновидениях.

Ойген Гомрингер

Сонет

Вот говорят, мы целого частицы.

Вы не согласны? Но, по крайней мере,

в нас живы и растения, и звери,

черт знает, что в нас может затаиться.

Вот говорят, нас сделали небрежно.

Природа не особенно трудилась,

слепым страстям мы отданы на милость

и шишки набиваем неизбежно.

Вот говорят, не надо нам сонетов,

в них не решить практических вопросов.

Но — не мудрец поэт и не философ,

в четырнадцати строчках — для поэтов —

всех вечных тем чуть слышный отголосок,

хоть точных не содержится ответов.

Дурс Грюнбайн

Ноябрь 89-го

В тот вечер чья-то жалкая оговорка[2] перевернула людям всю жизнь.

Кто-то переврал текст — и в момент рухнули священные запреты.

Простым и будничным выглядело это невероятное сообщение

Перед кучей микрофонов и камер.

Таким же было и крушение призраков,

Порожденных больным разумом власти. Впервые

Мы увидели робкие улыбки коммунистических авгуров —

Как у проигравшихся картежников, вдруг осознавших,

Что они натворили, чувствуя свою безопасность и безнаказанность.

Заикаясь от страха, но еще с привычной угрожающей интонацией

Эти старые хрычи объявили, что «сейчас» освобождают нас — своих заложников.

В ту же ночь открылись все шлюзы,

И человеческий поток хлынул на призывный свет той части города,

Которая тридцать лет жила, как осажденная крепость.

И этот поток подхлестнуло лишь одно неправильно прочитанное слово: «сейчас».

Пока железные ворота не успели снова захлопнуться,

Люди ринулись, чтобы смести проклятие, душившее целый народ.

С открытым ртом, на обочине, застыл потрясенный пограничник:

Как теперь жить? Ведь нет больше команд и приказов.

Власть молчала — впервые за много лет.

Под утро, после фейерверка и беспорядочной езды по городу,

Когда закончилось бесплатное пиво и были выплаканы все слезы,

Счастье водворилось на улицах Западного Берлина.

Где-то на перекрестке стоял забытый,

До колес обгоревший «трабант», и его владельцы

С облегчением повесили ключ на ближайшем дереве.

Приведенные своими детьми, целые семейные кланы

Бродили по центру — бесцельно и умиротворенно.

А некоторые уже блаженно спали, привалившись к стене, —

Около больших магазинов, у витрин,

На обретенных наконец-то камнях свободной земли.

Самка гепарда в московском зоопарке

Такие дорогие меха носят разве что

Подруги бандитов — по вечерам, в казино.

Скользящая походка, как у юных бесполых моделей на подиуме,

Сверкание глаз, как от вспышек фотоаппаратов.

Грациозная кошка, это ее запечатлел восторженный Пизанелло

(Пятнистая шкура, кончики шерстинок блестят, как Золотое руно).

Мечется по вольеру взад и вперед, припадая к земле,

И спина ее подрагивает при каждом движении.

За миллиметр

До глубокого рва отточенным движением поворачивается

И, не взглянув, уходит. Что ей там делать — с ее слухом и обонянием?

За рвом и колючей проволокой — только шум и запах тел

Этих особей, суетящихся, как обезьяны,

И притаскивающих своих детенышей — поглазеть на нее.

Задыхаясь в тяжелом воздухе большого города,

Она вспоминает, как пахнет саванна… А белые банты

У какой-то девочки кажутся кусочками нежного мяса газели.

Голова хищницы напрягается, в глазах рябит, ей чудится

Стадо зебр, бегущих по московским улицам.

И она еще долго потягивается, забыв о каменном плене.