Из современной английской новеллы - [90]

Когда мне исполнилось двадцать два года, мистер Моклер, я вышла замуж за человека по фамилии Экленд, который помог мне перенести мою утрату. Джорджу в это время было бы восемнадцать, Анне — двадцать, а Изабел — пятнадцать. Они бы полюбили моего мужа — это был добрый, щедрый, великодушный человек. Он был много старше меня, толстяк, большой любитель поесть.

"Ты настоящий ребенок", — бывало, говорила я ему, и мы оба смеялись. Особенное пристрастие он питал к сыру, а также к ветчине и ко всякого рода овощам: картофелю, репе, луку-порею, сельдерею, моркови, пастернаку. Возвращаясь домой, он обычно приносил из машины четыре-пять фунтов ветчины, отбивные котлеты, несколько пачек пломбира, печенье и два, а то и три цукатных кекса с орехами. Цукатные кексы были его слабостью. Часов в девять-десять вечера он варил какао для нас обоих, и мы пили его с кусочком кекса, пока смотрели телевизор. Он был очень добр ко мне в те дни. Я сильно располнела тогда, вам даже трудно будет этому поверить, мистер Моклер, потому что теперь я, пожалуй, слишком худа.

Мой муж был — да таким он и остался — человек умный и со средствами. Одно проистекало от другого: он нажил состояние, сконструировав крепежные детали для самолетов. Однажды — это было в мае 60-го года — он повез меня в Вустершир.

"Я хочу сделать тебе сюрприз, — сказал он, остановив свой горчичный "альфа-ромео" перед весьма внушительным фасадом какого-то дома в викторианском стиле. — Вот, получай". И он обнял меня и напомнил, что сегодня мой день рождения. Два месяца спустя мы переселились в этот дом.

Детей у нас не было. В этом большом викторианском доме мирно потекла моя жизнь вдвоем с человеком, который был моим мужем, и снова, как когда-то в доме 17 на Лорелай-авеню, я почувствовала себя счастливой. Наш дом стоял на отшибе, хотя и неподалеку от близлежащей деревни. Муж мой каждый день уезжал туда, где изготовлялись и проходили испытания сконструированные им крепежные детали для самолетов. Над землей проносилось — да и сейчас проносится — немало самолетов, которые развалились бы на части, если бы не гениальное изобретение моего мужа.

В доме было много комнат. В одной из них — большой квадратной гостиной — был металлический потолок, кажется из белой жести с орнаментом, как из сахарной глазури на свадебном пироге. Выкрашенный в белые и голубые тона, потолок напоминал не то свадебный пирог, не то веджвудский фарфор. Все обращали внимание на этот потолок, и мой муж любил объяснять, что металлические потолки были очень в ходу одно время, особенно в больших особняках в Австралии. Состоятельные австралийцы, по-видимому, вывозили их из Бирмингема, следуя английской моде. Мы с мужем, рука об руку, водили, бывало, гостей по дому и показывали им этот потолок, или зеленые обои в нашей спальне, или портреты, развешанные на стенах вдоль лестницы.

Освещение в доме было плохое. Длинная лестница из холла в бельэтаж днем выглядела очень мрачно, а вечерами освещалась единственным бра. Дальше лестница становилась менее величественной и вела к небольшим комнатам, в которых прежде помещались слуги, а следующий пролет — еще выше, к чердаку и кладовым. Ванная, выложенная зеленым викторианским кафелем, находилась в бельэтаже, рядом была туалетная комната, обшитая панелями красного дерева.

В маленьких комнатах для прислуги теперь жили мистер и миссис Рейчелс. Мой супруг оборудовал для них отдельную кухню и ванную комнату, так что у них получилась совершенно обособленная квартирка. Мистер Рейчелс занимался садом, а миссис Рейчелс следила за порядком в доме. Держать их, в сущности, было не так уж необходимо: я вполне могла бы убирать комнаты сама и даже возиться в саду, но мой супруг по своей всегдашней доброте решительно освободил меня от этих забот. По ночам я слышала, как Рейчелсы ходят у меня над головой. Эти звуки беспокоили меня, и мой муж попросил Рейчелсов по возможности соблюдать тишину.

В 62-м году моему мужу пришлось отправиться в Германию — ему предложили проинструктировать немецких самолетостроителей по части изобретенных им крепежных деталей. Поездка предстояла продолжительная, по меньшей мере на три месяца, и я, узнав об этом, естественно, опечалилась. Муж и сам был огорчен, но тем не менее 4 марта он улетел в Гамбург, оставив меня на попечение Рейчелсов.

Это была довольно приятная супружеская чета, обоим, как мне кажется, перевалило уже за пятьдесят, причем муж отличался молчаливостью, а жена не прочь была поболтать. Если бы они не шебаршили по ночам у меня над головой, их присутствие ничем бы меня не обременяло. После отъезда мужа в Германию я дала миссис Рейчелс денег на приобретение ночных туфель, но, по-видимому, она их не купила, так как шум был все тот же. Я, разумеется, не стала подымать из-за этого разговор.

В ночь на 7 марта я проснулась от звуков музыки — в доме играл оркестр. Я услышала старую мелодию, популярную в пятидесятых годах: кажется, она называлась "В поисках Генри Ли". Музыка была отчетливо слышна в моей спальне, и я лежала испуганная, не понимая, откуда могут долетать ко мне четкие танцевальные ритмы Виктора Сильвестера. Потом я услышала женский голос, что-то быстро лопотавший по-французски, и тут наконец поняла, что слушаю программу передач по радио. Радиоприемник стоял в другом конце комнаты на столике у окна. Я зажгла ночник, встала и выключила приемник. Потом выпила апельсинового сока и снова легла в постель. Мне как-то даже не пришло в голову задуматься над тем, кто же мог включить радио.