Из современной английской новеллы - [103]

Туго было очень, но я покачал головой.

— Но почему же именно в этих краях?

Он взялся за мое правое запястье.

— Везде олухи найдутся, которые пустые дома бросают.

— Вы из Лондона?

— Спросили б что полегче.

От него, совершенно очевидно, нельзя было добиться толку. Но, кажется, своим остроумием он прикрывал некоторую неловкость. Во всяком случае, он поспешил перевести разговор со своей жизни на мою.

— И много вы книг насочиняли?

— С десяток приблизительно.

— А сколько это время занимает?

— Смотря какая книга.

— Ну вот которая внизу?

— Я несколько лет изучал предмет. Это занимает больше времени, чем собственно работа над книгой.

Некоторое время он молчал и обматывал мою правую руку. Потом нагнулся. Подпихнул мою левую ногу к ножке кресла и снова начал орудовать клейкой лентой.

— Я вот тоже хочу книжку написать. Может, когда и напишу. — И затем: — В книге сколько слов будет?

— Обычный минимум — шестьдесят тысяч.

— Ишь как!

— Я не заметил, чтобы вам не хватало слов.

Он мазнул по мне взглядом, оторвавшись от работы.

— Не то, что вы думали. Точно?

— Не стану отрицать.

— То-то…

И он снова умолк, разматывая ленту. Где-то он раздобыл ножницы и теперь закрепил кончик ленты вокруг моей левой лодыжки и перешел к правой.

— Описать бы все. Не это именно. А вообще. Все как есть.

— Отчего бы вам не попытаться?

— Смеетесь.

— Ничуть. Преступление волнует.

— Ага. Спасибо большое. А потом сиди и жди гостей.

— Но вы можете не выдавать подлинных обстоятельств.

— А тогда не выйдет все как есть. Точно?

— И вы полагаете, что Конрад…

— Так ведь то ж Конрад!

Тут ножницы щелкнули, означая, что последняя моя конечность надежно укреплена; он слегка потянул меня за ногу, проверяя прочность ленты.

— Надо же. Несколько лет. Да? Это ж уйма времени.

Он стоял и смотрел на свою работу. Я неприятно ощущал себя всего лишь свертком, рассматриваемым с точки зрения надежности упаковки. Зато было и облегчение. Избивать меня он явно не собирался.

Он сказал:

— Порядок.

И пошел на кухню, но почти тотчас вернулся с мотком бельевой веревки и кухонным ножом. Стал напротив меня, растопырил руки, натянул кусок веревки, потом еще раз, и принялся кромсать ее ножом.

— А может, вы? Написали бы про меня? Как?

— Боюсь, мне не удалось бы написать о том, чего я совершенно не в силах понять.

Он поднатужился, дернул и оторвал наконец нужный отрезок. Прошел за спинку кресла, и я услышал его голос у себя над ухом.

— Чего непонятного-то?

— Непонятно, как кто-то, отнюдь, по-видимому, не дурак, может вести себя подобным образом.

Он пропустил веревку через планки кресла. Рука его простерлась над моим правым плечом и провела веревку по груди к левой подмышке.

— Сидите прямо, ладно? — Веревка впилась в плечо. Он обмотал меня еще раз. — А ведь я вроде объяснял.

— Я еще могу понять левых террористов — пусть даже они грозят общественному спокойствию. Те хоть отстаивают свои идеи. Вы же, мне кажется, отстаиваете исключительно собственные выгоды.

Последнюю фразу я произнес, надеясь получить более существенную информацию в подкрепление моей гипотезы, касающейся юного Ричарда. Но он не клюнул на эту удочку. Он привязывал веревку к креслу. Потом обошел его и снова меня оглядел.

— Ну как?

— Ужасно неудобно.

С минуту он меня разглядывал. Затем снова ткнул в меня пальцем.

— А слушать-то надо ухом, а не брюхом, друг. И все дела.

Я промолчал. Он еще минуту меня созерцал.

— Ну я пошел. Грузиться. Еще заскочу сделать дяде ручкой.

Он поднял чемодан, стоявший под окном, и пошел к входной двери, которую мне было видно из столовой. Отпахнул входную дверь, подставил для упора чемодан, потом скрылся в гостиной. Оттуда он появился, держа под мышкой что-то квадратно-светлое, кажется картонную коробку, поднял чемодан и скрылся в ночи. Входная дверь прошуршала и хлопнула. С минуту все было тихо. Вот легонько щелкнула дверца машины. Пискнула калитка, но он не сразу прошел в дом. Когда он появился, я понял причину задержки. Он показал мне и положил на стол мои очки.

— Ваши стекляшки, — сказал он, — в полном порядке. Бренди точно не хотите?

— Нет, благодарю.

— Электрокамин?

— Мне не холодно.

— Ладно. А теперь придется кляп вставить.

Он взялся за ножницы и ленту.

— Но здесь же никого нет. Кричи хоть всю ночь напролет…

Он, кажется, на мгновение заколебался, потом покачал головой.

— Я извиняюсь. Надо, друг.

Он отмотал и отщелкнул от ленты четыре отрезка и выложил на стол. Когда, взяв в руки первый отрезок, он ступил ко мне, я невольно дернулся.

— Это совершенно излишне!

Он немного обождал.

— Ну ладно. Пора закругляться.

Примени он силу, я бы непременно воспротивился. Но он вел себя со мной, как усталая от капризов больного сиделка. Мне осталось только закрыть глаза и повернуть к нему голову. Вот он косо налепил пластырь на мой горестный рот; расправил по щекам; потом и другие отрезки. Снова меня охватил ужас — вдруг я не смогу дышать только носом. Возможно, он тоже этого опасался, потому что пристально разглядывал меня в молчании несколько минут. Потом взял нож и ножницы и пошел на кухню. Я слышал, как он кладет их на место. И вот свет в кухне погас.

О том, что стряслось дальше, я расскажу с предельной сжатостью. Да у меня и нет слов, способных выразить, что я перенес.