Из сборника «Форсайты, Пендайсы и другие» - [14]

Как-то вечером я, проходя, увидел его и Бетти, они стояли у чьего-то забора над самой рекой. Вечер выдался удивительно теплый. Это было в начале июля, когда битва на Сомме становилась все ожесточенней. Там был тогда сущий ад; а тут полная тишина, спокойно несла свои воды река, не шелестели ивы и осины, медленно гасло зарево заката, и эти два юных существа стояли обнявшись, головы их клонились одна к другой, ее темная, коротко остриженная, и золотистая голова Джима - волосы у него изрядно отросли за это время. Я прошел очень тихо, стараясь их не потревожить. Может быть, это последняя его ночь перед тем как он вернется опять в это пекло!

* *

*

Я не хотел соваться в чужие дела, но сомнения стали тревожить меня еще задолго до этой страшной ночи. Время было позднее, я уже приготовился ко сну, как вдруг кто-то забарабанил ко мне в окно. У моего дома в полной растерянности стояла Бетти.

- Ох, сэр, идемте скорей! Арестовали Джима! По дороге она мне рассказала:

- Понимаете, сэр, я опасалась, не вышло ли ошибки у Джима с отпуском: очень уж долго он здесь задержался. Я боялась, не нажить бы Джиму из-за этого неприятностей. Вот я и спросила у Билла Пейтмена (Билл Пейтмен был полицейский). А теперь они пришли и арестовали Джима за дезертирство. Ах, что я натворила, что я натворила!..

Джим стоял между двумя конвоирами перед домиком Руфов. Бетти упала к нему на грудь. Из дома доносился голос миссис Руф, спорившей с капралом, и плач ребенка. Все это было так ужасно и среди сонного покоя улицы, среди аромата свежескошенной травы, казалось еще ужаснее.

Я заговорил с Джимом. Он отвечал мне, не выпуская Бетти из объятий:

- Я просил отпуск, но мне отказали; Не мог я не приехать! Я не вынес бы неизвестности, понимаете, каково ей...

- Где теперь твой полк?

- На передовой.

- О господи!

В этот миг из дома вышел полицейский, и я отвел его в сторону.

- Он учился у меня в школе, капрал, - сказал я. - Бедный парнишка, ему только исполнилось шестнадцать лет, когда он пошел на войну. Понимаете, он и сейчас моложе призывного возраста, а тут еще у него жена, совсем девочка, и ребенок только что родился!

Полицейский кивнул головой, его изрытое морщинами, усатое лицо честного служаки нервно подергивалось.

- Знаю, сэр, - пробормотал он. - Знаю, это жестоко, но я обязан задержать его. Он должен отправиться обратно во Францию.

- Что это означает?

Он развел руками и уронил их, и это был очень выразительный и очень страшный жест.

- Дезертирство перед лицом противника, - хрипло прошептал он. - Дело плохо. Может, вы уведете отсюда его жену, сэр?

Но Джим сам разнял руки Бетти, склонился к ней и поцеловал ее волосы, лицо, а потом со стоном почти толкнул ее в мои объятия и решительно двинулся вперед. По обе его стороны шагали конвоиры. А я остался на этой темной, пахнущей сеном улице с вырывавшейся из моих рук убитой горем девочкой.

- О господи! Боже мой! Боже мой! - без конца повторяла Бетти.

Но что можно было сказать, что сделать?

IV

Весь остаток ночи, после того, как миссис Руф увела Бетти в дом, я сидел и писал. Излагал известные мне факты о Джиме Бекетте. Одну копию этого письма я направил в штаб его полка, а другую - капеллану этого полка во Франции. Через два дня я послал для верности новые копии вместе с копиями метрики, в которой указывался год рождения Джима. Это было все, что я мог сделать. Затем началось томительное ожидание, длившееся две недели. Бедняжка Бетти ходила как потерянная. Мысль о том, что беспокоясь о нем, она сама предала Джима в руки властей, сводила ее с ума. Вероятно, не будь ребенка, она окончательно лишилась бы рассудка или покончила с собой. А на Сомме все это время продолжались кровопролитные бои, и сотни тысяч женщин Англии, Франции, Германии жили в вечном страхе за своих мужчин. Но, пожалуй, никому из них не было так тяжко, как этой девочке. Ее несчастная мать то и дело приходила ко мне в школу узнать, нет ли известий.

- Уж лучше бы бедная моя доченька поскорее узнала правду, пусть даже самую худшую. Эта тревога ее совсем изведет.

Известий никаких не было, из штаба тоже ничего не отвечали. Судьба Джима решалась во Франции. Только тогда постиг я всю глубину ужаса, царившего повсюду. Эта маленькая жестокая трагедия была лишь ничтожной соломинкой в бушевавшем над миром урагане.

Но пришел день, когда я получил наконец известиеписьмо от капеллана. Догадавшись, что это за письмо, я сунул его в карман и пошел к реке, боясь его читать, пока не останусь один. Я присел, скорчившись, у стога сена и дрожащими пальцами извлек письмо из конверта. "Уважаемый сэр!

Юноша Джим Бекетт сегодня на заре расстрелян.

Мне горестно сообщать об этом вам и бедной его жене. Война - поистине жестокая вещь". Это я и сам знал. Бедный Джим! Бедная Бетти! Бедная, бедная Бетти! Я читал дальше. "Я сделал все, что мог; материалы, присланные вами, передал в военный трибунал, а также обратил внимание судей на его возраст. Но все отпуска отменены. На его просьбу ему ответили решительным отказом. Полк находился на передовой линии фронта, шли бои, и положение в этом секторе было чрезвычайно напряженным. При таких обстоятельствах личные мотивы в расчеты не принимаются - это непреложный закон. Может быть, так и должно быть, я не знаю. Но для меня все это очень мучительно, и судьи были сами чрезвычайно взволнованы. Бедный мальчик совсем растерялся. Он ничего не хотел говорить и как будто не понимал, что происходит; мне сказали, что после прочтения приговора он только повторял: "Моя бедная жена! Моя бедная жена!" - и больше ни слова. Он держался достойно до конца".