Из Псковской губернии - [16]

— Отчего же ты не женишься? спросилъ я у хозяина: этой хозяйкѣ гдѣ же справиться со всѣмъ домомъ.

— Да видишь ты, отвѣчалъ онъ: хорошая за меня, видя нашу бѣдность, не пойдетъ; взять лядащую, какая будетъ хозяйка? Жену взять можно! а хозяйку въ домъ, мать дѣтямъ — пройди весь свѣтъ, не отыщешь. Теперь дочкѣ трудно, — да безъ мачихи! Двухъ сынковъ: одному четыре года, другому шесть, — отдалъ въ пастушки, все съ хлѣба долой, да и малюхѣ моей все легче.

Помолясь Богу, мы съ хозяиномъ сѣли за столъ, который малюха (т. е. маленькая) подвинула къ окну; она же принесла молока, варенаго картофелю, очень хорошаго хлѣба, и сама сѣла съ нами. За ужиномъ разговаривали мало, хозяинъ иногда подчивалъ меня, или просилъ прибавить молока или подвинуть къ нему картофель. Во время ужина я осматривалъ избу. Изба была довольно большая, довольно опрятная и съ поломъ; у самаго входа въ избу налѣво стояла печь и на загнѣткѣ висѣлъ котелъ, а направо столъ; иконы стояли въ кіотѣ въ углу наискось отъ печи; кіотъ былъ поставленъ на четверть отъ лавки; потому подъ иконами нельзя было сѣсть, стало-быть и передняго угла не было. Въ четвертомъ углу стояла кровать — къ лавкѣ были придѣланы еще двѣ доски. Здѣшнія избы похожи больше на Чухонскія; съ Новогородскими имѣютъ онѣ одно сходство: какъ Псковскія, такъ и Новогородскія, ставятъ въ два этажа, хоть часто первый этажъ занимается скотомъ.

Поужинавъ, малюха послала отцу постель: подвинула къ лавкѣ скамью, положила постель — мѣшокъ набитый сѣномъ, въ родѣ перины, положила подушку; потомъ и мнѣ, въ качествѣ страннаго, дала подушку. Мы съ хозяиномъ легли, а молодая хозяйка стала кормить двухъ своихъ маленькихъ братьевъ. Хозяину не спалось, мнѣ тоже; но когда онъ сталъ разсказывать о будущемъ Россіи, не думаю кто бы могъ заснуть. Онъ говорилъ о пользѣ желѣзныхъ дорогъ; но при этомъ прибавилъ, что настоящій вопросъ, объ улучшеніи крестьянъ, гораздо больше имѣетъ значенія для насъ. На этотъ вопросъ онъ сперва смотрѣлъ съ религіозной точки, а потомъ и съ экономической.

— Я человѣкъ вольный, — говорилъ онъ: мнѣ врать не изъ чего; повѣрь мнѣ — лучше будетъ, мужикъ на барщинѣ того не сработаетъ, что на себя; да и такъ на барина не сдѣлаетъ, какъ для себя; и барину будетъ лучше, и мужику совсѣмъ хорошо. Не вовсе, знать, Господь на насъ прогнѣвался!

— Эй! кто тутъ? — раздался подъ окномъ голосъ: вставай скорѣй! — кричалъ кто-то, стуча кнутовищемъ въ окно. Вставай! десять подводъ нарядить надо!

— Ладно! проговорилъ мой хозяинъ: Вотъ видишь, братецъ ты мой: день на работѣ, а ночь на побѣгушкахъ; смаялся такъ…..А на горе, — солдаты идутъ вверхъ.-

— Куда вверхъ? спросилъ я.

— А изъ Питера въ Варшаву, пусто ихъ будь! отвѣчалъ тотъ, лѣниво одѣваясь: Вверхъ у насъ называется къ Варшавѣ; а внизъ — къ Питеру….. За чѣмъ это солдатъ гонятъ туда? —

Я молчалъ.

— А гонятъ много! — бормоталъ хозяинъ: а зачѣмъ — Господь ихъ знаетъ! сказалъ онъ, выходя изъ избы.

Мнѣ спалось дурно, и я слышалъ, какъ мой хозяинъ передъ свѣтомъ вернулся домой: онъ, войдя въ избу, потихоньку раздѣлся, подошелъ къ кровати, на которой спала его дочь съ маленькими братьями; потомъ легъ. Едва стало разсвѣтать, хозяинъ всталъ и разбудилъ дѣтей. Дочь пошла доить корову, а сына, мальчишку лѣтъ 3, отецъ заставилъ подпахать, подместь, полъ.

— Надо къ работѣ пріучать, — сказалъ онъ мнѣ: съмолоду не привыкнуть работать, подъ старость ѣсть нечего будетъ.

Мы съ хозяиномъ простились, онъ съ дочерью пошелъ на работу въ поле, я на строющуюся чугунку; одни ребятишки остались дома; предложилъ было я хозяину за ночлегъ, денегъ, но тотъ только махнулъ рукой и ушелъ, такъ что я уже послѣ него вышелъ изъ избы: онъ уже совсѣмъ собрался, а я еще собирался.

На строющейся чугункѣ я сталъ бродить между рабочими. Протолкавшись часу до 11-го, я попросилъ у одного пить.

— Да у насъ вода, отвѣчалъ тотъ мнѣ: ты ступай вонъ туда — тамъ квасомъ напоютъ.

Я пошелъ, куда мнѣ было оказано, и вошелъ въ крытую землянку. Въ ней двѣ женщины, очень опрятно одѣтыя, варили въ огромныхъ котлахъ обѣдъ для рабочихъ, около входа сидѣлъ какой-то мужикъ. Я у нихъ попросилъ напиться.

— Изволь, родимый, изволь, — сказала одна изъ женщинъ, зачерпнула корцомъ квасу и подала мнѣ; кушай, родненькій!

Квасъ былъ очень хорошъ, и я отъ души сказалъ спасибо, отдавая корецъ и усаживаясь въ землянкѣ.

— Какія вы щеголихи, сказалъ я, обращаясь къ поварихамъ.

— Да нельзя, родимый, отвѣчала одна: съ насъ спрашиваютъ за это, сами ли въ грязи, кругомъ ли грязь — за все спрашиваютъ.

— Нельзя ли вамъ дать мнѣ щей, я заплачу, что стоитъ, сказалъ я.

— И!.. Избави Господи!.. Грошъ возьмешь — бѣда: прогонятъ. Такъ кушай, сколько хочешь… Да кстати и щи уварились, — говорила женщина, наливъ щей, положивъ большой кусокъ говядины, и подавая мнѣ: У насъ со всѣхъ достанетъ, не то какъ у другихъ хозяевъ.

— А вы чьихъ?

— А Гладина — купца. Купецъ Гладинъ есть въ Питерѣ, тамъ онъ подрядъ снялъ выставлять рабочихъ на дорогу.

Первый разъ мнѣ случилось ѣсть у рабочихъ такія щи; хоть бы въ любомъ московскомъ трактирѣ подали вамъ такихъ, вы бы не обидѣлись. Пообѣдавъ, я пошелъ къ другой артели, которая уже обѣдала.