Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - [196]

В последовавших затем бурных прениях г-н Галиман (департамент Нижней Сены) высказал ряд упреков в мой адрес, конечно, не в связи с тем, что я якобы замешан в скандале Ставиского, а за то, что я вхожу в правительство. Я немедленно ответил, что мне было предложено войти в правительство не парламентской группой, а самой партией; и раз дав слово, я не возьму его обратно, но что, с другой стороны, я, конечно, готов оставить пост председателя партии. Я тут же поставил свои условия. «Для того чтобы я остался председателем партии, – заявил я, – необходимо наличие двух условий: прежде всего это должно соответствовать вашему желанию; но я также являюсь свободным человеком, и я чувствую себя оскорбленным, когда мне говорят, что я гоняюсь за министерскими портфелями; поэтому я решу, когда вы выскажете свое мнение, могу ли я остаться председателем партии». После того как этот инцидент был исчерпан, выводы доклада г-на Альбера Бейе были одобрены единогласно.

Экономические вопросы отошли на второй план. Большое число и резкий характер выступлений свидетельствовали о том, что основное внимание съезда направлено на общеполитические проблемы, обсуждение которых началось в субботу, 12 мая, на утреннем заседании. Г-н Кюдене согласился с тем, что я вошел в кабинет Думерга по предложению партии, однако при этом он заявил, что правительство отказалось от выполнения своей программы успокоения страстей и умиротворения; он требовал роспуска заговорщических организаций. «Это, – заявил он, – попытка установить диктатуру побежденного в стране меньшинства над ограбленным большинством. Это ниспровержение всех исторических основ, на которых зиждется не только партия, но и сам строй. В этом случае правительство уже перестает быть нейтральным или, если угодно, как говорят в Англии, своего рода trustee[152] общественных дел; оно становится пособником мятежников и их добычей». Кюдене резко критиковал режим чрезвычайных декретов, который погубил в Германии правительство Брюнинга. Он присоединился к мнению г-на Пуанкаре, заявившего в «Иллюстрасьон» 29 апреля 1933 года, что он считает недопустимым проведение финансовой реформы и бюджетных реформ при помощи декретов. «Вы не можете, – добавлял он, – построить демократический город на земле банкиров и финансистов». «Необходимо, – заявил он в заключение, – все подчинить этим трем лозунгам: оздоровлять, дерзать, заставлять уважать свои решения».

Днем 12 мая атмосфера накалилась. Взял слово председатель парламентской группы Камилл Шотан. Он поднялся на трибуну, весь его вид свидетельствовал о двух месяцах моральных страданий. Его выступление звучало недвусмысленно с самого начала. «Я все время смотрел на дело Ставиского только глазами начальника полиции; ни прямо, ни косвенно, ни лично, ни через других людей я никогда не знал этого мошенника, я его и в глаза не видел». Таким же образом он отверг легенды о деле Пренса. Разоблачив тех, кто уже возлагал свои надежды на установление подобия диктаторского режима, Шотан заявил, что, как только 21 сентября 1933 года им была получена соответствующая информация, он тотчас же дал строгие указания начальнику Сюртэ Женераль. С 1926 по 1931 год, то есть в то время, когда Ставиский развертывал свою деятельность, его предшественники, казалось, ничего не подозревали. Он отверг ряд других обвинений и советовал партии придерживаться благоразумной политики, подчиняя свою программу требованиям событий и ожидая того момента, когда радикализм сможет снова играть руководящую роль в государственных делах.

После выступления Гастона Мартена, который заявил, что разоружение фашистских лиг является самым минимальным требованием, взял слово Даладье. Он также подвергся резким нападкам; одни называли его убийцей, другие – капитулянтом. Он заявил, что полностью отвечает за свои поступки. Что произошло 6 и 7 февраля? 6 февраля объединились две силы: одна – тщательно подготовленная, имевшая руководителей и оружие, другая – взбудораженная и возмущенная скандальным делом Ставиского. Даладье с трагической откровенностью объяснил, почему он решил не прибегать к помощи вооруженных сил: в результате могло бы погибнуть больше невинных, чем виновных. Он высказался далее за сохранение перемирия между партиями, но за перемирие честное.

Председателю партии нельзя было отмалчиваться. Я должен был рассказать о результатах переговоров с социалистами после выборов 1932 года, об условиях, в которых было сформировано мое правительство, о моем отказе упразднить лагерные сборы резервистов, о падении моего кабинета. Но я защищал также правительство Бонкура, Даладье, Шотана, Сарро, которые пытались обеспечить финансовую стабильность. Я объяснил, почему я был против роспуска парламента после 6 февраля: «Я сказал тогда моим друзьям: мне часто приходится вести борьбу; я готов продолжать ее вести и сейчас, но я предпочитаю не сражаться на зыбкой почве. Я хочу прежде всего, чтобы была внесена ясность в некоторые дела, чтобы стало известно, кто виновники и где они, чтобы были применены санкции, и только потом принять любой бой… Нужно было выждать, чтобы спала горячка». Я напомнил, при каких условиях мне было дано официальное указание, получившее единогласное одобрение, войти в кабинет Думерга. В качестве члена кабинета я защищал его финансовую политику, принимаемые им меры для изыскания необходимых 4 миллиардов, его политику дефляции; я настаивал на принятии программы национальной технической реконструкции и финансовой реформы, на неотложности оказания помощи крестьянам, рабочим и безработным. Молодые радикалы требовали установления контроля за экономикой; я присоединился к этому требованию при условии, чтобы контроль основывался на цифрах и фактах.