Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - [134]

В тот же день в Буре я уточнил наши методы. «Я уже неоднократно говорил – и настаиваю на этом определении, – что радикализм должен быть приложением разума к политике и роль его заключается в устранении предрассудков, иллюзий и догм. Мы должны в первую очередь наблюдать. Однако в результате отвратительной войны, чьи губительные последствия продолжают сказываться, мы переживаем мировой кризис, потрясающий самые основы нашей цивилизации. Экономические и политические институты претерпели слишком много, чтобы их можно было подвергать сильным потрясениям, грубой и поневоле слепой хирургии революционных методов. Нужно изучать, анализировать, терпеливо применять необходимые лекарства для лечения многочисленных и глубоких недугов». Факт странный, но достоверный: весь мир страдал от нарушения как экономического, так и финансового равновесия; сельскохозяйственное перепроизводство дополняло промышленное перепроизводство; мировое потребление хлеба сократилось, а производство его увеличилось; запасы пшеницы, сахара, хлопка, джута, шелка-сырца все возрастали, а сельское население страдало из-за уменьшения своих средств, то есть покупательной способности. Промышленное производство было беспорядочным. Наблюдались излишки каучука, свинца, цинка, олова; уголь, нефть, кожа и шерсть не находили больше сбыта. Почти миллиард людей был лишен возможности покупать из-за падения цены на белый металл.

Мы требовали для всего мира, и особенно для Франции, упорядоченной экономики; мы осуждали как старые формулы свободной конкуренции, так и насильственные революции. Мы хотели сохранить сельскохозяйственную мощь нашей страны, избежать чрезмерной индустриализации, обеспечить жизнь трудящегося, даже если он остается без работы свыше 180 дней в году, пересмотреть режим патентов, восстановить равновесие государства (потому что при республике государство – это мы), успокоить перепуганных вкладчиков, готовых забрать свои вклады (47 миллиардов в сберегательных кассах), бороться против спекулянтов и ажиотажа, оказывающих давление не только на дела, но и на общественную жизнь, – такова была наша внутренняя программа.

Что касается внешней политики, я настаивал на содействии Соединенных Штатов. «Если Версальский мир оказался хромым, – сказал я, – то это потому, что, отказавшись от гарантийного договора, ему отрезали ногу. Если у Лиги наций не хватает еще авторитета, которым мы хотели бы ее наделить, то в этом виноваты Соединенные Штаты, которые остановились у ее порога вместо того, чтобы войти в нее… Международный порядок предполагает и подлинно международное сотрудничество – это аксиома». В ожидании прочной организации мира надо заботиться о безопасности Франции. Путем развития образования и создания единой школы надо превратить нашу страну в нацию качества.

Г-н Тардье с обычным темпераментом нападал на нас с цифрами в руках. Однако официальные документы легко опровергали эти цифры. Г-н Бедус уже сделал это в своей замечательной речи, произнесенной в палате 24 феврали 1930 года. Я мог противопоставить безапелляционным аргументам г-на Тардье спокойные утверждения г-на Шерона и г-на Пуанкаре. Мне кажется, что именно эта часть нашей аргументации наиболее поразила избирателей. Я отказался взять обязательства совместно с социалистами, но заявил, как говорили древние: «Если делать выбор, я – народ».

После первого тура выборов, 4 мая, г-н Андре Тардье приветствовал достигнутые результаты и обратился к радикалам с призывом выступить против социалистов. Во внешних делах он вполне справедливо ссылался на недавно опубликованную переписку Густава Штреземана с кронпринцем: она прекрасно показывала характер обоих уполномоченных 1925 года, из которых один хотел договориться, а другой хитрил. Но, придерживаясь хорошо известной тактики, г-н Тардье хотел перетянуть партию радикалов направо и сделать из нее левое крыло реакции.

Накануне второго тура, 6 мая 1932 года, я должен был произнести последнюю речь в зале Этьенн Доле, чтобы еще раз ответить председателю совета министров и опровергнуть его расчеты. Я охарактеризовал нашу партию как «центр тяжести страны и республики» и необходимый костяк Франции. Я напомнил г-ну Тардье свидание в Дрездене в июне 1813 года, когда Наполеон пытался произвести впечатление на Меттерниха обилием и резкостью своих аргументов. «Ваше величество, – ответил ему дипломат, – до нашей беседы я предполагал, что Ваше дело проиграно; теперь я твердо знаю, что оно проиграно».

Правительство 1932 года

I. До образования кабинета (1 мая – 4 июня 1932 года)

По всей Франции на стенах расклеены желтые афиши, предупреждающие, что, если к власти придут левые, стоимость франка упадет до одного су. Г-н Тардье подтвердил эту угрозу всем своим авторитетом министра. Как отнесутся к этому французские избиратели?

В результате первого тура выборов (1 мая) были избраны 63 радикал-социалиста с улицы Валуа и 40 объединенных социалистов. Баллотировка была благоприятной для левых. Но начиная с понедельника 2 мая биржа ответила на призывы г-на Тардье соответствующими махинациями. Стоимость некоторых французских рент упала на 1 – — 1,5 пункта, в то время как большинство французских ценных бумаг, наоборот, проявляли, выражаясь языком биржевиков, благоприятную ориентацию. Отмечалось понижение стоимости бумаг Французского банка (минус 660 франков), акций Суэцкого канала (минус 225), «Креди Фонсье» (минус 155), «Лионнэз дез'О» (минус 120) и «Креди Лионнэ» (минус 71). Г-н Эжен Лотье в «Ом либр» настаивал на угрожающем характере этих симптомов. Печать, расположенная к правительству Тардье, более или менее тактично использовала их. «Ла Кот дефоссе» (в номере от 2 мая) писала: «Кажется даже, что не обошлось без преднамеренного давления».