Из Питера в Питер - [3]

Когда он ухватился наконец за поручни последнего вагона, вспрыгнул на ступеньку и тотчас сел, к нему вернулись уверенность и ощущение собственного геройства…

В ребячьем поезде уже несколько дней царило хорошее настроение. И по дому, по маме трудно долго тосковать, если собралась такая компания. Никто, конечно, не боялся этой поездки, путешествия в такую даль, все, напротив, то и дело твердили друг другу, до чего они не боятся… Чего тут бояться! Когда их в эшелоне триста человек! А сзади догоняют еще два таких эшелона! Так что даже младшие чувствовали себя бодро. А старшие рвались к приключениям, правда - разным.

Даже когда Гольцов увидел холодное лицо Николая Ивановича и услышал его жесткий голос: «До конца пути будете дежурить во втором вагоне», он не очень расстроился. Второй вагон - с мелюзгой из третьих и четвертых классов. Но в первом вагоне, рядом, где такие же девчонки, часто дежурит Катя Обухова…

- Спасибо, Николай Иванович! - весело сказал Володя. Ему хотелось, чтобы и математику было весело. - Вы же меня спасли!

- А где букет? - осведомился Николай Иванович, впрочем, также холодно.

Володя невольно покраснел. Боже мой, букет он действительно позабыл, вернее, бросил на рельсы. А ведь Катя видела, как он собирал цветы, и ждет!.. Это было неприятно. К тому же в родном вагоне его встретило недоумевающее, даже осуждающее молчание. Вместо восторгов… Завидуют? Тотчас, посмеиваясь, пристал, как репей, Ларька Ручкин. Худой, с широкими лопатками, которые выпирали из заношенной куртки реалиста, он ни минуты не сидел спокойно, все время двигался, подпрыгивал, живой, как воробей. Он часто улыбался, показывая крупные зубы, а его большие светлые глаза поблескивали то нахальным любопытством, то насмешкой.

- Эй, ты, человек за бортом! - начал он сразу подзуживать Володю. - Ты что же с пустыми руками? Набрал бы хоть просвирушек, все бы пожевали…

- Кого? - не понял Гольцов.

- Ну конечно, - тотчас заехидничал Ручкин, - где тебе знать, что в поле растет! Это мы, голь перекатная, чуть потеплеет, переходим на подножный корм, а тебе небось утром лакей в кроватку шоколад подавал! И как ты тут с нами живешь! Ведь мучишься, а? Страдаешь?

И он прыгал около Володи, гримасничая и веселясь, будто вымещал какую-то обиду. Хотя Володя никогда и ничем не обижал этого Ларьку. Странно, право. Ведь до поезда, до этого эшелона он просто не подозревал о существовании Ларьки и о многих других соседях по вагону.

Володе претила развязность Ларьки и его приятелей, Канатьева, Гусинского… тоже реалистов, конечно. Володя вовсе не подчеркивал, что учился в частной привилегированной гимназии, это было бы недостойно. Никогда не упоминал, что его отец - известный адвокат, между прочим, защищал при царе революционеров, а мать - певица. Упоминать об этом было тем более неприлично, что у Ручкина, как говорили, мать была прачкой, а отец - солдатом, наверно, рядовым… Но разве это давало Ларьке Ручкину право держаться с Володей так развязно? Постоянно насмехаться, непонятно над чем, словно попрекая Володю? Смешно, но этот Ларька держался так, будто был чем-то выше, значительнее Володи. А сам не говорил по-французски. В то время как Володя знал еще и английский… Особенно изощрялся Ручкин во время завтраков, обедов и ужинов. А этот Аркашка Колчин, который, как некоторые утверждали, принадлежит к партии анархистов, хотя сомнительно, чтобы анархисты принимали в свою партию четырнадцатилетних… Желудевый кофе был, конечно, скверен, но Володя пил его, как все, не морщась. Вареный картофель, правда, с солью, а то и с маргарином, мало напоминал жареных цыплят под белым соусом, но он мужественно ел и картошку. Кисель был просто странный, непонятно, из чего сделан, но и тут Володя выдерживал, съедал и добавку, если доставалось, и, как все, оставался голодным. Почему же они к нему придирались?

До сих пор, от Питера до Москвы и за Москвой, еды, как это ни грустно, не хватало. Продукты, которые для них наскребли в Питере, кончались. Но теперь, как твердил даже Николай Иванович, вообще-то удивительно равнодушный к пропитанию, начинались самые хлебные места. Уже на двух-трех последних маленьких станциях, которые поезд миновал без остановок, виднелись женщины с солеными огурцами… С мочеными яблоками! С кусочками желтого масла на зеленых, вымытых листах лопуха! Аркашка Колчин, известный анархист и вообще выдумщик, клялся, что видел на блюде жареную курицу!..

Аркашка считал, что надо немедленно остановить поезд и экспроприировать курицу, но машинисту это почему-то не пришло в голову.

А вскоре, в Арзамасе, их ожидало, по уверениям учительниц и начальника отряда мальчишеской мелюзги, некоего Валерия Митрофановича, такое изобилие, какое могло быть разве что в сказке. Особенно взбудоражены были младшие, которым из дома тоже дали кое-какое барахлишко на обмен. С неловкими улыбками, с принужденным хохотом, но все больше с азартом заправских торговцев мальчишки глотали слюни, предвкушая, чего только они не наменяют на свои сокровища. У девочек эти репетиции проходили тише, обстоятельнее, они давали друг другу советы, неизвестно откуда почерпнутые, хотя иногда тоже доходили до молчаливых обид и ссор, пока Катя Обухова не начинала на сон грядущий рассказывать меньшим любимую сказку… Это была известная сказка о том, как жили маленький мальчик и его старшая сестричка… Мать с отцом однажды куда-то очень далеко ушли, поручив мальчика старшей девочке, но гуси-лебеди утащили братца и унесли в неведомые края. Когда девочка начинала искать брата, все вслушивались с необыкновенным интересом.