Из писем к ближним - [66]

Очень хорошо, но посмотрим, так ли это на деле. Прежде всего совершенная неправда, будто выражение "не за страх, а за совесть" входит в присягу. Оно входит в другой закон, и, стало быть, вы, г. Беляев, плохо "памятуете" даже присягу. Затем, чтобы не ходить далеко, позвольте отметить самую бесцеремонную вашу неправду, очень близкую, как это ни тяжело сказать, в умышленной лжи. Вы пишете: "Что же говорит по этому поводу г. Меньшиков? Он отрицает значение военного образования и рекомендует в полководцы простых штатских людей, но вполне здравомыслящих".

Тут две неправды, - точнее, тут две умышленные лжи, ибо никогда я не отрицал значения военного образования и никогда не рекомендовал в полководцы простых штатских людей, хотя бы вполне здравомыслящих. Так как г. Беляев ссылается на мои последние две статьи по военному делу - "Война и здравый смысл" и "Героическая жизнь" (9 и 15 февраля), то очевидно, что он читал эти статьи и незнанием их не может оправдать свою неправду. Я не только не отрицаю значения военного образования, но в одной из названных статей рекомендую новому военному журналу ("Армия и Флот") смотреть на себя "как на продолжение офицерской школы". В образование военное я ввожу не только науку, но и искусство, и не одно искусство, но также и науку, без которой искусство невозможно. "Я не сторонник (пишу я далее) милютинского метода изучать войну через бумагу. Несравненной и ничем незаменимой школой для войны навсегда останется не академия, а война. Но за отсутствием войны следует учиться ей как и где доступно". Вот мое мнение.

Скажите же, читатель, - правду ли говорит г. Беляев, будто я отрицаю значение военного образования?

В другой моей статье ("Война и здравый смысл"), окончательно выведшей г. Беляева из равновесия, - я отрицаю вовсе не военную школу, а лишь плохую военную школу: "Источник наших поражений (пишу я) находится прежде всего в плохой военной школе. Слишком она сделалась книжной и теоретичной, слишком многому она учит совершенно не нужному, а "единое, что на потребу" военное искусство - оставляет в пренебрежении. Военное искусство, как всякое, основывается на подборе талантов, на небольшом количестве теории и на огромном количестве практики. Наша же военная академия подбирает людей чаще всего с призванием к общей карьере и делает их военными учеными, а не военными генералами". И далее: "Никогда мы не выбьемся из-под власти негодных боевых форм, влекущих к поражению, если не сбросим гипноза схоластической военной школы"... "Не что иное, как именно мертвая школа, ввергает целые поколения в декадентство, отучивает их от здравомыслия и прививает извращения ума и вкуса". Кажется, ясно, что, говоря о "плохой", "схоластической" и "мертвой" военной школе, я вовсе не отрицаю хорошей военной школы, основанной на живом и современном опыте. Не отрицая хорошей школы, я ео ipso не могу отрицать и значения военного образования. Стало быть, повторяю, г. Беляев говорит обо мне неправду.

В такой же степени ложно, будто я "рекомендую" в полководцы простых штатских людей, вполне здравомыслящих. Я доказываю только, что даже простые штатские люди, но вполне здравомыслящие, не наделали бы на войне тех бессмысленных ошибок, которые у нас наделали военные профессора. Я привожу в пример, как стал бы рассуждать простой штатский человек, попавший в главнокомандующие (в истории бывали примеры таких полководцев: уж это-то, вероятно, г. Беляев не "запамятовал"). Даже штатский вполне здравомыслящий человек не мог бы в общем ходе стратегии и тактики рассуждать иначе, чем рассуждал Суворов, ибо гениальность последнего, как и всякая гениальность, ведь и есть не что иное, как наиболее ясное здравомыслие. Это, конечно, вовсе не значит, что достаточно взять вполне здравомыслящего обывателя вот вам и Суворов. Суворов имел огромное военное образование и особый военный инстинкт, подобный инстинкту охотника, но даже без этих высоких преимуществ простой, здравомыслящий обыватель не шлепнулся бы в Маньчжурии так плоско, как наши схоластики генерального штаба. Совершенно напрасно г. Беляев наводит тень на цифры японской военной истории, - эти цифры, как доказал г. Борисов, совпадают близко и с нашими данными, да наконец что же нибудь значат отзывы посторонних свидетелей - иностранных военных агентов. Не японцы, а Гамильтон утверждает, что "у русских только одна восьмая часть полка могла стрелять, а остальные могли бы иметь пики". И уж если немецкого офицера (Теттау) действия русских академических схоластиков заставляли дрожать от негодования, то, стало быть, этот позор был даже не относительный, а абсолютный, годящийся в поучение всем народам и на все века.

Не умея сказать что-нибудь серьезное по существу "Русский Инвалид" начинает попросту ругаться, думая, что уже этот-то прием вполне победоносен для казенной газеты. "Г. Меньшиков в данном случае заботится больше о хлестком слове", "одинаково охотно берется за все для того, чтобы произвести дешевый газетный эффект", "г. Меньшиков науськивает общество и армию против военной науки" и пр. и пр. О, как это безнадежно-бездарно! Вопрос в печати ставится громадного, трагического для народа значения, вопрос идет не только о чести, а о самом, может быть, существовании народа русского, ибо без хороших полководцев, как показал опыт, - нет армии и нет защиты, - а "орган военного министерства" только и умеет, что свести дело к личной, совершенно вульгарной полемике. Если штатский публицист возмущается явной и доказанной бессмыслицей будто бы ученой стратегии и тактики, то это, видите ли, не что иное, как дешевый "газетный эффект". Нет, господа штабные "моменты", это не газетный, а, к сожалению, всесветный эффект, и не дешевый, а страшно дорого обошедшийся несчастному народу русскому. Многие, многие поколения России будут оплакивать еще небывалое в нашей истории бесславие, и сколько бы ни пытались замазать, затушевать, подкрасить эту тяжкую рану народную, боль ее пойдет в глубь веков.