Из писем к ближним - [65]

Я не согласен с г. Борисовым, что причина наших поражений - это "негодность наших боевых форм", т.е. стратегии и тактики. Позвольте, - да ведь эти "формы", годные или негодные, создаются и практикуются людьми же. Не падают же они с луны? Каждый великий полководец вносил свои поправки в боевые формы, поправки на новый характер оружия и обстановки. Кто же мешал нашим полководцам быстро сообразить, какие формы наиболее пригодны, и их использовать? Г. Борисов с глубокой скорбью свидетельствует, что эти "негодные формы и доныне у нас сохранились и доныне царят и завтра же обнаружатся в новой войне". "Рассмотрите, говорит он, любой тактический задачник с решением задач, и вы убедитесь, что, несмотря на свое издание в 1913 году, задачи решены совершенно в духе "негодных" боевых форм"... Все это поистине ужасно, и "Русский Инвалид" совершает дурное дело, стараясь из ненужного подобострастия перед сильными мира затушевать, смягчить, свести на нет полные отчаяния выводы своего же сотрудника. Мы находимся в самом деле перед явлением, для нас грозным: ученейшие наши генералы и профессора, делавшие в мирное время самую ослепительную карьеру, - чуть коснулось войны, оказались потерявшими секрет победы - здравый смысл... Уже, конечно, без худого намерения, а напротив - с наилучшими - они отдавали приказания, как раз обратные тем, которые могли вести нас к победе. Чем же это объяснить? Позволю себе повторить то, что говорил уже не раз. Источник наших поражений находится прежде всего в плохой военной школе. Слишком она сделалась книжной и теоретичной, слишком многому она учит совершенно не нужному, а "единое, что на потребу" - военное искусство - оставляет в пренебрежении. Военное искусства, как всякое, основывается на подборе талантов, на небольшом количестве теории и на огромном количестве практики. Наша же военная академия подбирает людей чаще всего с призванием к общей карьере и делает их военными учеными, а не военными генералами. Разве не глубоко знаменателен факт, что наиболее отличившиеся генералы в прошлой войне были воспитанниками не академии, а средней военной школы? При военном таланте такие генералы имели еще одно огромное преимущество пред академистами. Мозги их, в свое время не приплюснутые массой чужих мнений, сохраняли способность создавать свои. Не связанные заготовленными, как консервы, военными формулами, не порабощенные модными теориями, боевые генералы неакадемисты поневоле искали себе указаний прежде всего в здравом смысле. В то время как некоторые ученые полководцы, давно превратившиеся в чиновников, по дороге в действующую армий повторяли академические учебники, читали энциклопедию войны и трактаты по стратегии, - более их талантливые строевики слушались своего инстинкта, воспитанного на боевом опыте, слушались - как Сократ - того гения, который каждому искреннему человеку довольно ясно говорит, что нужно делать и что не нужно. Никогда мы не выбьемся из-под власти "негодных боевых форм", влекущих к поражению, если не сбросим гипноза схоластической военной школы. Я не забываю, что, начиная Скобелевым, немало военных талантов вышло из военной академии. Но ведь большой талант вроде скобелевского трудно испортить даже очень плохою школой. Последняя портит посредственности - и их уже портит безнадежно. Не что иное, как именно мертвая школа, ввергает целые поколения в декадентство, отучивает их от здравомыслия и прививает извращения ума и вкуса. Людям, на вид вполне здоровым, вдруг начинает казаться, что самые красивые волосы - зеленые или синие или что одной рукой удобнее сражаться, чем двумя. Уверяю вас, - это начинается в расстроенной семье и доканчивается в расстроенной школе.

ИНВАЛИДНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

20 февраля 1914 г.

С редактором "Русского Инвалида" г. Беляевым случилось большое несчастье: он пропустил в казенной газете сведения (из японских источников) о том, что мы терпели поражения даже в тех шести или семи битвах, где имели несомненный численный перевес, доходивший до десятков и даже до сотни тысяч солдат. Естественно, что сообщение это глубоко ужалило еще раз незажившую рану нашей народной гордости, и в общей печати поднялись стоны негодования. Иначе, как стоном негодования, нельзя назвать сдержанную и сильную статью г. Эль-Эса в "Нов. Вр.", израненного в боях офицера русской армии, как и статью г. Борисова в "Веч. Вр.". Редактор "Инвалида" г. Беляев, видимо напуганный этим шумом (что-то скажет начальство!), пытается отвлечь внимание публики от неосторожных разоблачений своей газеты в другую сторону. Он выстреливает сразу двумя ругательными статейками по моему адресу, как будто это может сколько-нибудь изменить значение проигранной войны. С большой надутостью г. военный редактор заявляет: "Считаю себя в этом отношении обязанным взяться за перо". Это знаете ли, очень страшно, когда, наконец, "берется за перо" г. В. Беляев. Ох, что-то он напишет! Прежде всего г. Беляев считает долгом расхвалить газету, которая имеет в его лицо столь блестящего редактора. "Газета эта, - говорит г. Беляев, верно и нелицеприятно служит армии и родине, являясь органом военного министерства и памятуя присягу - не за страх, а за совесть служить интересам Его Величества, почему неправде нет места на ее столбцах".