Из песка и пепла - [10]

Губы Анджело дрогнули, словно он хотел что-то сказать, но предпочел дождаться, когда Фабия отойдет.

– Да что такое, Анджело? – фыркнула Ева, упершись ладонями в бедра.

– Мы с тобой не родственники.

– Но мы одна семья!

Это внезапное отвержение причинило Еве боль, однако Анджело был непреклонен, как умел только он.

– Ты слишком красива, а я слишком к тебе привязан. Ты мне не сестра, не кузина и вообще не родственница, – упрямо повторял он, как будто эта правда делала больно ему самому. – Другие мальчики тоже считают тебя красивой. И говорят про тебя разные вещи. Про тебя и про меня. Так что лучше тебе не приходить.

После этого их отношения изменились. Ева перестала ждать Анджело у ворот семинарии, и, хотя от школы до виллы, которую они оба называли домом, было всего пять кварталов, теперь Ева виделась с ним только на каникулах или выходных, когда он приходил навестить бабушку с дедушкой.

Они с Анджело по-прежнему смеялись и болтали, оставаясь наедине, и она по-прежнему играла ему на скрипке, но что-то между ними изменилось безвозвратно.

Однако сейчас Ева в нем нуждалась. Ей нужно было увидеть Анджело и сказать, что ее мир разваливается на части. Их мир. Потому что их миры были неразрывно переплетены, как и их семьи, желал Анджело признавать ее или нет.

Идя по улице, Ева то и дело ловила себя на том, что смотрит на знакомые здания и соседей новым взглядом. Но все вели себя как обычно. Никто на нее не глазел, не тыкал пальцем и не кричал: «Смотрите, еврейка!» По пути ей встретилась донна Мирабелли; когда они поравнялись, соседка улыбнулась Еве и поприветствовала ее с обычной теплотой. Магазины были открыты; земля не разверзлась и не поглотила Италию. Новые законы – просто глупость, сказала себе Ева. Ничего не изменится.

На этот раз она не стала дожидаться Анджело у ворот, а пересекла площадь, обогнула фонтан, в центре которого, окруженный голубями, простирал руки Иоанн Креститель, и зашла прямиком в двери с маленькой табличкой «Семинарио ди Сан-Джованни Баттиста». Иоанн Креститель был святым покровителем Флоренции, и едва ли не каждая вторая постройка в городе называлась в его честь.

За дверями оказалось крохотное фойе, где сидел за конторкой и что-то печатал усталый священник с редеющими волосами. За спиной у него спускались по широкой лестнице несколько учеников. При виде Евы они замедлили шаги. Девушки в семинарии явно были нечастыми гостьями. Стук клавиш смолк, и священник за конторкой выжидательно уставился на Еву.

– Мне нужно увидеть Анджело Бьянко. Пожалуйста. Это по семейному вопросу.

– Подождите здесь, синьорина, – ответил священник вежливо, положил очки на конторку и, поднявшись, разгладил сутану. Затем он проворно скрылся за двойными дверями слева, и Ева задумалась, находится ли там еще одна лестница или Анджело ждет сразу за ними.

Когда тот появился, на лице его читалась глубокая тревога, а голубые глаза были широко распахнуты. Анджело тут же протянул к Еве руки – у него уже начали появляться манеры священника, – и ей стоило огромных трудов успокоиться и только улыбнуться, а не броситься ему на шею. Волосы Анджело были расчесаны на прямой пробор и прилизаны – укрощенные, но не покоренные. Даже сейчас они слегка кучерявились, словно море в ветреную ночь, темные и блестящие. На секунду Еву посетило искушение взлохматить их, но вместо этого она лишь сжала пальцы, неожиданно осознав, что готова расплакаться.

– Мы можем пройтись? – выпалила она.

– Ева? Что такое? Что случилось?

– Все в порядке. Ничего… особенного. Я просто… Анджело, пожалуйста. Нам нужно поговорить наедине.

– Дай мне минуту. – И Анджело снова скрылся за дверями – так быстро, как позволяла ему хромота. Спустя пару минут он действительно вернулся с широкополой черной шляпой, обычной для семинаристов, и тростью, которую наконец перестал отвергать.

– А ничего, если ты вот так уйдешь со мной? – Еву не покидало ощущение, что ее в любой момент могут арестовать.

– Ева, мне двадцать один год. И я не узник. Я сказал падре Себастиано, что нужен дома и вернусь к утру.

Они вместе пересекли площадь и свернули на улицу, но Еве пока не хотелось домой.

– Мы можем немного прогуляться? Я весь день слушаю, как Фабия плачет, папа строит планы, а Сантино стучит молотком. Прочему он вечно что-то прибивает, когда расстроен? Дядя Феликс с обеда играет на скрипке – ужасные, ужасные мелодии, – а когда не играет, ходит из угла в угол.

– Законы. – Это был не вопрос. Анджело уже знал.

– Да. Законы. Теперь я не смогу учиться в университете, Анджело. Ты слышал? Надо было поступать прошлым летом, как советовал папа. Тем евреям, кто уже учится, разрешат закончить, но я не поступила. А теперь и не смогу. Евреи больше не могут быть абитуриентами.

– Матерь Божья, – выдохнул Анджело. Привычные слова прозвучали скорее проклятием, чем молитвой.

Некоторое время они шли в молчании, оба переполненные бессильной яростью.

– Чем думаешь заняться вместо университета? – спросил наконец Анджело.

– Попробую преподавать музыку. Но сейчас полно учителей-евреев, раз им запретили работать в обычных школах.

– Ты могла бы давать частные уроки.