Из первых рук - [137]

Киска снова вернулась к нам и уселась у моей кружки. Вспомнила, надо думать, что я к ней не лез. Но на меня не взглянула. Протянула лапу к бутылкам с виски, словно салютуя. Потом лизнула свою грудку. Похолила себя. Какой образ! Классический! Красивые линии, красивые детали. Кошка и сама это знает. Все знает.

Котик теперь рассказывал публике, как мистер Херн еще в молодые годы побил стекла у школьного инспектора.

— Да, — сказал я, — я уважаю таких людей. Людей с принципами. Готовых отказаться от денег ради веры. Борцов за старую веру и даже за ту, что была до нее.

— Борцы, борцы, — сказал Берт. — Не слишком ли много их развелось?

— А что новенького за последнее время? — спросил кто-то из ребят.

— Ничего особенного, — сказал Альфред.

— Кажется, в Польше дела не того.

— Они и раньше были не того.

— Выпейте с нами, — сказал я Котику. Он друг Перечницы, а к Перечнице я испытывал нежность. Тут и нос, и кривая нога, и дурной характер, и возраст. Поди, старше меня, бедняга.

— Девятнадцать маленьких, Альфред. Леди и джентльмены, по какому поводу мы пьем? Ах да, я сегодня отмечаю годовщину.

— Годовщину? Какую, мистер Джимсон?

— Ровно год с прошлого года.

— Так можно много праздников насчитать, — сказал Берт.

— Ну, в мои годы каждый день — праздник, — сказал я.

И пока Альфред и Коуки нажимали ручки автомата, у меня сильно сперло в груди. Наверно, перебрал пива. Но я вовремя вспомнил Перечницу и поставил себе другой диагноз — скорбь о бренности всего сущего. Да, подумал я, не кончить мне стены. Может, успею с китом? Едва ли. Скорее всего, нет. Крыша обрушится и проломит мне череп. А может, постоит еще? Тогда случится что-то другое, чего я не жду. Но насчет кита — это точно.

Я знаю по опыту, что в большом жизнь развивается закономерно, а в малом полна неожиданностей. Почти всегда знаешь, когда тебе врежут. Но как и с какой стороны — не угадать. Ждешь, что дадут в ухо, а бьют по челюсти. Взять хотя бы Рэнкинов. Все знали, что после очередного краха они долго не протянут. И не ошиблись. Но конец наступил совершенно неожиданный. Потому что не Дженни ушла от Роберта, а Роберт от Дженни. Он вернулся к жене, у которой как раз завелись деньги. Ровно столько, чтобы хватило на новые модели и новые патенты. На новый, усовершенствованный регулятор. В итоге, не Роберт, а Дженни сунула голову в газовую духовку. По-моему, все дело в том, что у нее не было его возможностей. У него было новое управляющее устройство. У него всегда были новые устройства и регуляторы. А у нее был только Роберт, и, когда он ушел, у нее ничего не осталось и ничто ее не интересовало. Не всем же быть изобретателями. И слава Богу, что не всем.

— Ваше здоровье, мистер Джимсон.

— Ваше здоровье, Берт. Сто лет и прочее.

— Не нравится мне все это, — сказал кто-то. — По-моему, в Польше дела из рук вон.

— Да нет. Парень из моей газеты — а он собаку съел — говорит, война полна неожиданностей.

— Верно, — сказал я. — Мирное время тоже.

— Черт бы побрал войну, — сказал Берт.

— Какую? — спросил я.

— Разве вы не слышали про войну, мистер Джимсон? — осторожно спросил Набат.

— А как же, — сказал я. — Только мне казалось, что после мирной конференции{57} она вроде поутихла.

— Да, на время, — сказал Берт, — а вот сейчас все опять разыгралось наново, и теперь уж пойдет настоящая кутерьма.

— А с кем мы воюем? Все с кайзером Вилли?

— Нет, с кайзером Адольфом.

— Но с немцами?

— С нацистами, как теперь их называют, мистер Джимсон.

Кошка сунулась мордой ко мне в кружку, но тут же отпрянула и стала отряхивать усы.

— Занятная тварь, — сказал Берт. — Эй, киска! Выпей-ка за счет заведения.

Кошка отвернулась от него с достоинством, какого не встретишь среди представителей рода людского. Люди слишком стараются. И они так внимательны друг к другу. Так предупредительны. Заранее знают, что другой собирается предпринять, когда тот еще ничего не придумал.

— Кис-кис, — сказал Берт и, обмакнув пальцы в пиво, поднес их к кошкиной морде. — Киса. — И рассмеялся, потому что кошка чихать на него хотела. Она его унизила. Перед людьми. А Берт очень дорожил своим положением в обществе. Особенно в общественных заведениях. Типичный холостяк.

— Она не слышит, — сказал Альфред. — Глуха, как пень. Переболела чумкой.

— Значит, с нацистами, — сказал я. — Как же, знаю. Они против современного искусства.

— И губной помады, — сказала Меджи.

— И экзаменов, — сказал Набат. — Считают, что они ни к чему.

— Да ну? — сказал Джоркс. — Мне и самому эти экзамены вот где сидят.

— А что у них вместо? — спросила очкастая девчонка с зеленой краской на носу. С моего вечного моря.

— Характеристики, — сказал Набат.

— А это что за штука?

— То, что о тебе думает босс, — сказал Берт.

— Гитлер — босс. Это точно.

— Кис-кис, — позвал Берт. Но кошка выгнула спину и спрыгнула со стойки. Исчезла бесшумно. Какая спина! А конечности! Какие движения! Прыжок тигрицы!

— Эта кошка с характером, — сказал Альфред.

— Да, самостоятельная, видать, кошечка, — сказал я.

Берт отступился от кошки. Стукнул кружкой по стойке: надоело слушать глупости.

— А я вот что скажу: зачем они полезли воевать? Все равно им не победить. Где им осилить французскую пехоту и наш флот!