Из пережитого - [130]

Глава 70 Начало конца

К концу 1916 г. не стало хватать и хлеба для армии и тыла, вероятно потому, что при нашем отступлении и бегстве из Австрии и Польши наши военные склады и обозы бросались на месте и не могли вывозить хлеб. К тому же и сама армия и тыл разрослись в такую огромную махину, прокормить которую было уже трудно. И вот поступило распоряжение вывезти на станцию и продать для казны по 3, 4 и 5 пудов ржи с посевной десятины. И продать по цене чуть ниже рыночной — 2 рубля и 2 рубля 30 копеек за пуд. И, несмотря на то что запасы хлеба еще были в любой деревне (что после и подтвердилось), между крестьян поднялся такой ропот, как будто с них потребовали сразу по корове и лошади.

Деревня привыкла к полной хозяйственной свободе и не мирилась с ее нарушением, хотя бы это и исходило от власти. Вывозка затянулась, хотя все знали, что хлеб нужен для солдат, и земским начальникам от имени губернатора пришлось выдвинуть угрозу прямой конфискации за отказ продать добровольно, и только тогда уже вывозка наладилась.

А в начале 1917 г. в пристанционных поселках тоже не стало хватать в продаже хлеба, и проезжающие солдаты и разная публика, связанная с войной, не могли вдосталь покупать хлеб. И в чайных трактирах, и в булочных его не стало хватать. Тогда губернатор созвал губернское совещание из представителей от волостей, кредитных товариществ, потребиловок, старшин, которое и решило также приступить к добровольной скупке у населения с той же угрозой конфискации в случае отказа продать добровольно. Тут уже цена назначалась в 3 рубля, а количество ограничивалось доброй волей каждого крестьянина, начиная от 2–3 пудов. Членам правления потребиловок и кредитных товариществ от губернатора даны были удостоверения на право выявления хлеба и понуждения к продаже в кооперацию, в которых к тому же было требование и для местных властей оказывать этим уполномоченным свое содействие. Как член правления потребиловки, я тоже получил такой мандат от губернатора и был направлен в большое село Денисово. Чтобы не делать шуму, в волости не посоветовали собирать схода.

— Мужики озлоблены, война надоела, они и на сходке хуже упрутся, и никто тогда не продаст и пуда. А так, в одиночку, они будут трусить и что-нибудь запишут, — говорил мне волостной писарь в наставление.

Староста села позвал все же с десяток мужиков и баб на совещание, чтобы установить «норму» с каждого дома по наделам земли. Бабы заахали и стали доказывать, что в деревне хлеба мало и продать нечего, и сейчас же разошлись, наводя панику на всех встречных.

— Пришли к нам хлеб описывать, пралик их расшиби, довоевались, солдат кормить нечем, а мы виноваты! — возбужденно рассказывали они по деревне.

Деревня засуетилась. Бабы забегали со двора на двор, разнося эту новость. И хоть бы впору прятать, но хлеба было так много, что спрятать было трудно. Староста обозлился. Он знал, что хлеба много, и так нахально врут. Дал мне опытных понятых и наставительно сказал:

— Ты с ними не церемонься, иди по дворам, понятые тебе скажут, у кого сколько земли, и если будут отказывать добровольно продать 3–4 пуда, иди в амбары и смотри сам: у кого сколько? Они этого не любят, чтобы в их закромах смотрели, и сразу пойдут на сговор.

Мужиков в деревне было мало, они или на войне, или на стороннем промысле, и пришлось иметь дело с бабами. Входишь в избу, говоришь в чем дело, баба на дыбы:

— Какой у нас хлеб, батюшка, у меня две свиньи на дворе, да ребят пятеро, нам самим до нови не хватит. Иди к соседям, у них много, у них и старик дома, а у меня и мужиков нету, одна я, баба!

— А посмотреть можно? — спрашиваю.

— Нечего там и смотреть, всего только одна закромушка, только для себя, — пугливо говорит хозяйка, и уже по чести начинает торговаться: сколько вам?

У более упорных ходили смотреть в амбар, или в холодную избу, и в этих «закромушках» оказывалось по 50, 70 и более 100 пудов на глазок, в действительности было гораздо больше. Таких мы обязывали продать в кооперацию по 3 рубля пуд 5–6 пудов. По чести, без осмотра, соглашались на 3–4 пуда. Всего по селу записали 2 сотни пудов. Но в действительности не вывезли и 80. Близилась революция. Много было разговоров про Распутина и разные неполадки при дворе царя, а потому и власти боялись нажимать на деревню, а сама деревня и не признавала себя обязанной поддерживать войну, и, где только можно, упиралась, лгала и скрывала свои доходы и запасы. Японская война по своей никчемности так подорвала авторитет власти, что и к этой войне деревня отнеслась с таким же недоверием, а дальше — больше, когда выяснилось для нее, что и в этой войне никто на нас не нападал и не думал нападать, и что правительство снова ввязалось не в свое дело и губит миллионы людей, деревня совсем открыто стала осуждать войну и правительство, и если подчинялась механически еще разным распоряжениям власти, то так нелюбовно и неохотно, что из этого подчинения уже мало выходило пользы.

Глава 71 Деревня без водки

Свою затяжкою война избила все: и народный дух, и народную экономическую мощь. Всем было ясно, что никакой победы и одоления не будет, а будут новые жертвы и расходы. На сходках мужики уже без всякого стеснения ругали правительство скверными словами, а в особенности Распутина и царицу. Как-то сразу заботы крестьянина с результатов войны (они его уже не интересовали) перешли на ее последствия, нарушавшие через рыночные скачки цен всю его жизнь, и каждый скорее спешил устраиваться хозяйственно так, чтобы меньше быть ограбленным и битым от надвинувшегося кризиса.