Из осажденного десятилетия - [10]
открой городские часы.
пойми городские часы.
уничтожь городские часы.
MISSING LINK
нет меня, нет меня.
я – потерянное звено.
я не связана с этим миром. во мне темно.
вот – огромный космос, стоящий вокруг стеной,
нависающий надо мной,
и я медленно падаю, словно в глубокой воде;
я, раскинув руки, кружусь в пустоте.
я – потерянное звено, я не связана здесь ни с кем,
каждый из рождённых безнадёжно глух,
беспросветно нем,
каждый из рождённых умрёт и исчезнет,
растворится в космической бездне,
нет меня.
нет меня.
никогда меня нет.
я плыву в течении тысяч лет,
я не чувствую своего лица, не чувствую рук и ног,
каждый из рождённых беспомощен,
одинок.
но зачем-то находится тот,
кто поднимает клинок.
кто говорит: ничего нет вернее сердца,
кто говорит, что туман рассеется,
кто говорит: идём,
я покажу тебе ветер, траву и камни,
кто берёт за плечи тёплыми живыми руками,
кто обещает вместо космоса небесную синеву,
я смеюсь и не верю, потому что такого не случается
наяву,
но я поднимаю руки и паутину рву.
и взрываются старинные часы на башне,
и оседает пыльная взвесь,
и я исчезаю, и нет меня больше здесь,
и, исчезнув, я смеюсь,
цепенею,
пою,
живу.
Я ХОЧУ ДОМОЙ
Я хочу домой.
Я очень хочу домой!
Там – потрескавшийся асфальт и пух,
летящий над головой,
там – зелёные лавочки, где бабушкам можно присесть,
там – панельный дом двадцать шесть,
рыжеватый, выгоревший, усталый,
в доме – фиолетовое одеяло
и большая плюшевая гусеница Мурзик. И летний зной.
Я хочу домой.
Я очень хочу домой.
* * *
Маленькая девочка сидит у стены,
у неё в груди – колючая ржавая железяка,
маленькая девочка сидит у стены,
не шевелится, не говорит, глаза у неё темны,
да не трожь её, неживая всяко.
Маленькая девочка сидит у стены.
Маленькой девочке в августе двадцать пять.
У неё от таблеток – цветные объёмные сны,
в которых она всегда умеет летать.
Маленькая девочка сидит у стены,
маленькая девочка уткнулась в колени.
У неё – четыре работы и две войны,
в которых она ничего не изменит.
Пахнет так, как будто яблоко здесь гниёт.
День июньский от зноя течёт и мается.
Девочка сидит. Железо в груди у неё
колется, болит и не вынимается.
* * *
Я хочу домой, говорю. И можно бы взять билет,
доехать – пятьсот километров и ночь в дороге.
Но я сижу у стенки, не выключая свет,
подтянув к подбородку ноги.
Я до сих пор не люблю темноту. Рука сведена.
Воспоминанья кусают, едва лишь копнуты.
Мама, почему, когда я плачу одна,
ты не придёшь из соседней комнаты?
* * *
Я хочу домой, я очень хочу домой,
там такой троллейбус рогатый ходит, смешной,
рядом с домом – вишенка, посаженная мной.
Крышки погребов (прыгнешь – и гулкий звон),
распадается связь времён,
шестьсот двадцатый микрорайон
летом сочен и ярко-зелён.
Серые головы одуванчиков – дунешь, и полетят.
Дома – мама, папа и брат.
Вкусно пахнет жареная картошка.
Тошно мне, Господи, тошно, как же мне тошно.
* * *
Дома нет для тех, у кого железо в груди
(прозвучало так, словно – «бога нет»).
Потому что кто с раной своей – тот всегда один,
даже если его любит весь белый свет.
Потому что такую дырку – не починить,
и колючее, ржавое, острое – не убрать,
потому-то пуповиною вьётся нить
(даже если тебе в августе двадцать пять)
в то кошмарное, детское, когда ты плачешь одна,
потому что накричали, поймавши на баловстве,
а мама – в соседней комнате, и походка её слышна,
но мама не подойдёт погладить по голове.
* * *
А в Днепре вода темна, холодна, чужда,
забирай заботы-печали мои, вода,
забирай тоску, одинокость мою бери,
и прогорклую обиду, что там, внутри,
все горит, печали мои храня,
всю обиду на тех, кто не любил меня.
Забирай, вода, и с ним уходи,
и колючее железо в моей груди.
* * *
Я сижу у стены, от лампочки – жёлтый остров
света посреди темноты, и тени легки.
…А на самом-то деле – любили, и очень, просто
даже взрослые часто ужасные дураки.
За пятьсот километров – дома – тихо. Рассвет живой.
Мама поднимается – кашу варить на завтрак.
Можно взять билет – и прямо даже на завтра.
Я хочу домой.
Я очень хочу домой.
ДОЛИНОЮ СМЕРТНОЙ ТЕНИ
* * *
Правь меня, режь меня, тонок нож твой, рука тверда,
не люби меня, не жалей меня, моя радость, моя беда,
так последний патрон в висок, не догонишь, не
обойдёшь,
так распахнуты рёбра мои, принимая нож.
Моя радость, держи меня, нажимай сильней,
если это – любовь, то я раньше ничего не знала о ней.
Возьми меня в дочери,
Возьми меня в сёстры,
Возьми меня в матери,
А в жёны – не надо.
* * *
Веди меня к солнцу,
Держи мою руку,
Глаза открывай мне,
А больше – не надо.
* * *
спрячься, зализывай раны, зубы ощерь,
раны проходят – а значит, пройдут и эти.
кто не спускался во тьму подземных пещер,
тот ничего не знает о свете.
* * *
Не отдам тебя ни зимнему холоду, ни чумному ветру,
не отдам тебя ни чёрному рву, ни ночному гостю.
Господи, какие между нами чёртовы километры,
что влетают мне в позвоночник, как горячие гвозди.
Господи, какие между нами чёртовы тучи
обманутых ожиданий, нарушенных обещаний.
Только смерть позади лежит – и кто сможет лучше
верить, любить, тянуть из песков зыбучих,
чем тот, кто прошёл насквозь через ад песчаный?
