Из Орловской губернии - [14]

У мельницы мы съ нимъ разстались; я пошелъ дорогой, которую онъ мнѣ указалъ, а онъ на мельницу.

Дорога пошла лѣсомъ; лѣса здѣшніе совсѣмъ не похожи хоть на новогородскіе: сѣверные лѣса до утомительности однообразны; здѣшніе южные, напротивъ; сѣверные лѣса большею частію состоятъ изъ одной какой-нибудь породы: пойдетъ сосна, сосна и идетъ если не на сотни верстъ, то вѣрно на десятки; пойдетъ ель — всѣ одна елка; рѣдко и эти двѣ близкія породы перемѣшиваются; и по этому-то лѣсу, въ сѣверныхъ губерніяхъ, изрѣдка попадается тощая березка или осинка… Въ малороссійскихъ лѣсахъ, за очень немногими исключеніями, вы не знаете, не можете сказать: изъ какой породы деревьевъ лѣсъ: такъ и сосна, и ель, и берестъ, и орѣшникъ, и ольха… Трубчевскіе лѣса составляютъ переходъ отъ сѣверныхъ лѣсовъ къ южнымъ: ежели нѣтъ разнообразія южныхъ малороссійскихъ лѣсовъ, то нѣтъ и того дикаго, хоть и величественнаго, однообразія лѣсовъ новогородскихъ. Жителю сѣверной Россіи трудно понять гоголевскій эпитетъ — «зеленокудрый» лѣсъ; въ Трубчевскѣ это легче дается: вы какъ бы предчувствуете, что есть лѣса, которые можно назвать зеленокудрыми, и только въ благословенной по климату Малороссіи вы назовете лѣса — зеленокудрыми, хоть бы и не подсказалъ этого слова славный малороссъ.

Этотъ лѣсъ въ очень немногихъ мѣстахъ вырубаютъ: помѣщики и казна продаютъ по нѣскольку десятинъ. Я шелъ по лѣсу уже болѣе трехъ часовъ и напалъ на мужиковъ, которые отдыхали у дороги.

— Скажите, братцы, гдѣ можно напиться? спросилъ я, разбудивши этихъ мужиковъ.

Многіе на меня, пожалуй, вознегодуютъ: какъ осмѣлился безпокоить пейзановъ, которые послѣ тяжкаго труда, можетъ быть, только-что заснули; я пожалуй и принесу повинную, но только спрошу, чтобы сдѣлали въ моемъ положеніи мои обвинители: вышелъ я изъ Кокоревки, выпивъ только кружку воды и ничего не ѣвши, не думая, что мнѣ прядется идти безлюднымъ, песчанымъ мѣстомъ верстъ пятнадцать, я не спѣшилъ; но когда одолѣла меня жажда, не знаю, что со мною было; и теперь безъ ужаса не могу вспомнить о послѣднемъ часѣ, проведенномъ въ этомъ лѣсу, до этой встрѣчи. Сперва нестерпимая жажда долго меня мучила, потомъ невообразимо-непріятная дрожь довела меня до того… что я хорошо понималъ, почему голодный волкъ нападаетъ на людей, когда, будучи сытъ, онъ боится людей…

— Нѣтъ и у васъ воды, братцы? спросилъ я проснувшихся мужиковъ.

— Нѣтъ, братецъ, воды нѣтъ у насъ, отвѣчалъ одинъ изъ проснувшися мужиковъ:- а вотъ ступай ты по дорогѣ; пройдешь версты полторы, тамъ гляди тропочку влѣво… тропочка торная будетъ, такъ ты ступай по этой тропочкѣ, и дойдешь ты до криничиньки…

— Видишь ты, человѣкъ совсѣмъ измаялся, вступился другой мужикъ:- куда ему найдти твою криницу! Вставай, братцы! Пойдемъ вмѣстѣ…

— А и то правда! отозвались другіе. — Пойдемъ-те, братцы, и намъ пора: на жару немного отдохнешь…

— И Господь-знаетъ, что за жара!..

— А отчего жара? Оттого и жара, что сухмень стоитъ: отъ той отъ сухмени всякое быліе пропало: которую гречку посѣяли — та взошла; а конопля поднялась на вершокъ, ту мушкара съѣла; засѣяли въ другой разъ, въ другой разъ не взошла… Господня воля…

Кое-какъ мы прошли версты полторы или двѣ, повернули влѣво по торной тропочкѣ и нашли криницу, вырытую въ лѣсу, шириною вершковъ шесть и глубиною не болѣе полуаршина… Ни стакана, ни ковша ни у кого не было, и мы, захвативъ шапкой воды, жадно стали пить…

— Теперь можно и трубочки покурить, заговорилъ одинъ, утирая усы, кажется, послѣ третьей шапки воды.

— Теперь можно… А ты, почтенный, отнесся во мнѣ съ этимъ титуломъ другой:- искуриваешь?

— Искуриваю…

— Не хочешь ли: у меня важный табакъ.

— Спасибо, другъ, у меня есть свой.

— Ты куда ждешь?

— Въ Стародубъ.

— А зачѣмъ?

— По своимъ дѣламъ.

— По своимъ дѣламъ, поддакнулъ мнѣ мой собесѣдникъ, будучи совершенно удовлетворенъ моимъ отвѣтомъ.

— А вы откуда? спросилъ я.

— То есть: откуда идемъ, или сами откуда?

— Ну, хоть сами откуда?

— А сами мы изъ Гнилева, идемъ теперь въ то самое Гнилево.

— Гдѣ были?

— Были мы въ дѣсу.

— На работѣ?

— На работѣ: лѣсъ пилили.

— И свой, и не свой; какъ знаешь, такъ и считай… загадалъ мнѣ освѣжившійся водою мужикъ, надѣвъ свой колпакъ и опять пускаясь въ путь.

— Какъ такъ?

— А все-такъ: былъ лѣсъ нашъ, съ-изстари нашъ; а теперь велѣно за этотъ лѣсъ платить деньги; заплатишь деньги — руби; а нѣтъ — какъ хочешь!.. Бѣда да и только…

— Вы теперь лѣсъ пилили? спросилъ я, когда мой резонеръ кончилъ свой монологъ.

— Пилили.

— Какъ же вы покупаете лѣсъ?

— Теперь по десятинамъ.

— Почемъ платите за десятину?

— Да платимъ розно: есть десятина двадцать цѣлковыхъ; есть тридцать; а есть что и даже и всѣ сорокъ… Побольше лѣсу да покрупнѣе, то и подороже, а порѣже, да помельче — то и подешевле; всякому лѣсу своя цѣна.

— Куда же идетъ вашъ лѣсъ?

— А то-же розно: и на срубъ, а то и пилимъ.

— А что у васъ стоитъ срубъ?

— То же розно: есть двадцать цѣлковыхъ, есть — двадцать пять; а коли въ крюкъ рублена изба, то и за тридцать пять не купишь. Только въ крюкъ рубимъ рѣдко, все больше просто.

— Что же, вы разбираете: какое дерево на срубъ идетъ, и какое въ пилку на доски?