Из огня да в полымя: российская политика после СССР - [61]
Напротив, оппозиция неожиданно для себя добилась максимально возможного успеха: (1) ЕР, при всех злоупотреблениях в ее пользу, не смогла заручиться поддержкой более половины избирателей; (2) режим глубоко дискредитировал себя в глазах «продвинутых» избирателей; (3) «негативный консенсус», стихийно сложившийся в ходе кампании, оказался упрочен по итогам выборов. Этот успех следовало развивать, и неудивительно, что сразу же после голосования в Москве и других городах страны прошли заметные акции протеста (хотя изначально и не слишком массовые, но намного превышавшие по числу участников протестные акции прежних лет). Демонстративный эффект «раскрутки» публичного неприятия результатов голосования оказал влияние и на общественное мнение, стремительно меняя прежде скрываемые массовые предпочтения и вовлекая в протест все новые группы граждан [208] . Страх и обман, которые вкупе с экономическим ростом обеспечивали лояльность граждан авторитарному режиму [209] , уже не могли служить столь же эффективным инструментом для поддержания статус-кво.
Власти, похоже, были не готовы к такому развитию событий. «Контрреволюционеры» из числа прокремлевских молодежных движений оказались не слишком полезны при защите статус-кво от перешедших на сторону оппозиции граждан, а вскоре и вовсе ушли в тень, а то и попросту дезертировали с политической арены. Прибегнуть к массовому насилию в отношении протестующих на фоне упадка массовой политической поддержки режима казалось неоправданно рискованным шагом. Прежняя стратегия «виртуальной политики» (например, публикация прослушанных телефонных переговоров оппозиционеров) себя исчерпала и имела лишь эффект, обратный задуманному, еще более сплотив «негативный консенсус».
Власти же восприняли свой провал не как системный и неустранимый вызов, а как досадный «ляп», недоразумение, вызванное технологическими и управленческими ошибками. Казалось бы, после относительной неудачи ЕР у Путина открывались новые шансы для кооптации части оппозиции в качестве «попутчиков» режима с последующей сменой политического курса. Теоретически, Путин мог, например, предложить посты в новом кабинете министров представителям не только «системных» партий, но и «внесистемным» противникам режима, включить в состав своей новой команды те или иные знаковые или просто новые фигуры. В конце концов, можно было бы даже убрать с политической сцены окончательно утратившего остатки репутации Медведева и призвать на пост премьер-министра бывшего министра финансов Алексея Кудрина, отправленного в отставку в сентябре 2011 года после его публичного несогласия с некоторыми шагами Медведева. Но такой подход мог быть воспринят частью правящей группы как проявление слабости лидера и повлечь за собой риски дальнейших размежеваний внутри элит. Поэтому, в конечном итоге, почти все кадровые перестановки свелись лишь к перетасовке прежней управленческой команды. Вместе с тем, резкие публичные выпады Путина в адрес оппозиционеров лишь усугубляли неприятие статус-кво и негативное отношение теперь уже лично к «национальному лидеру». От стадии «За честные выборы!» протест довольно быстро перерос в стадию «Долой Путина!».
Пассивность властей, как будто окончательно отказавшихся от «кнута», но упорно не желавших делиться с оппозицией «пряниками», в немалой мере способствовало диффузии протеста как «вширь», за пределы столицы, так и «вглубь» – численность участников акций оппозиции возрастала с каждым следующим митингом, а репертуар коллективных действий все более расширялся [210] . Наконец, после протестных акций в конце декабря 2011 года Медведев внес в Думу законопроекты, направленные на либерализацию правил регистрации политических партий и заявил о предстоящем возвращении к всеобщим выборам глав исполнительной власти регионов. Эти шаги были вынужденной реакцией режима на давление оппозиции, которая требовала отмены итогов думского голосования. Но подобная реакция властей уже не могла удовлетворить требования протестующих – запоздалые, половинчатые и/или растянутые во времени меры к тому же не были результатом диалога властей с общественностью, а выглядели как своего рода «подачки». Предложенные законодательные новации, касавшиеся и сохранения разрешительного порядка регистрации партий, и «муниципального фильтра» (барьера на пути кандидатов, выдвигаемых на выборах глав исполнительной власти регионов), выдавали явное стремление блокировать участие в выборах нелояльных Кремлю фигур, а реформа избирательной системы, по сути, сводилась лишь к косметическим правкам. Но главное – все эти шаги, в лучшем случае, могли бы что-то изменить, будь то конфигурация политического устройства регионов или партийной системы на уровне страны в целом, – не ранее следующих думских выборов.
Отдельные политики и общественные деятели (прежде всего, Кудрин) предпринимали попытки «навести мосты» между режимом и оппозицией, призывая обе стороны конфликта к переговорам. Однако эти шаги, направленные на достижение «соглашения элит» о поэтапном мирном пересмотре «правил игры» в российской политике и последующем постепенном демонтаже режима, не имели успеха, и отнюдь не только в силу робкого и закулисного характера несостоявшихся переговоров. В самом деле, успешные «соглашения элит» (или «пакты») в тех или иных странах (например, «круглый стол» 1989 года в Польше или «пакт Монклоа» 1977 года в Испании) обычно становились следствием длительного острого и масштабного противостояния различных сегментов элит и общества в целом. Они достигались тогда, когда издержки продолжения конфликтов становились для участников слишком велики, а прежний опыт их разрешения по принципу «игры с нулевой суммой» (как в 1981 году в Польше или в 1939 году в Испании) рассматривался обеими сторонами конфликта как явно неприемлемый
