Из огня да в полымя: российская политика после СССР - [48]

Но какие же изменения принес стране российский авторитаризм в 2000-е годы? 

Операция «преемник»: ошибка президента?

На первый взгляд, результатом российских политических преобразований 2000-х годов стало воплощение мечты кремлевских политических стратегов о воссоздании «хорошего Советского Союза». Иначе говоря, российский политический режим отчасти напоминал политическую монополию правящей группы советской эпохи, при этом будучи лишен тех дефектов, которые были имманентно присущи коммунистическому режиму. В самом деле, на смену автономии тех или иных политических акторов пришла управляемость из единого кремлевского центра власти. Неопределенность электоральной конкуренции оказалась исчерпана в условиях несправедливого характера выборов. Региональные органы власти оказались встроены в общероссийскую иерархию «вертикали власти», а рынки во многом стали частью управляемых государством вертикально интегрированных корпораций во главе с «Газпромом». Политический статус и управленческие функции глав исполнительной власти многих регионов России к концу 2000-х годов, скорее, соответствовали статусу и функциям первых секретарей обкомов КПСС советского периода – как и 30–40 лет назад, российские регионы и города управлялись чиновниками, де-факто назначенными из Центра, но при формальном одобрении локальных элит. Да и тенденция к выстраиванию взаимоотношений органов власти и экономических агентов по модели государственного корпоративизма, отмеченная исследователями [150] , не так далека от картины, наблюдавшейся в СССР еще в 1960–1980-е годы. И хотя «Единая Россия» не являлась реинкарнацией господства КПСС, роль корпораций во главе с «Газпромом» мало чем напоминала диктат прежних общесоюзных ведомств, а губернаторы и мэры так и не стали «постсоветскими префектами», однако неконкурентный характер политического режима и монополизация экономики, ныне основанная не на централизованном планировании, а на извлечении ресурсной ренты, позволяли проводить немало параллелей. Но за внешним сходством скрывались и принципиальные различия. Они были связаны с самой природой нового российского режима и теми принципами, на которых были основаны его массовая поддержка и легитимность, то есть публичная санкция общества на власть.

В самом деле, политическому режиму советской эпохи были присущи фиктивные «выборы без выбора», то есть безальтернативное голосование граждан за единственного кандидата, не имевшее существенного политического значения. В этом смысле советский режим мало чем отличался от других образцов «классической» модели авторитаризма, примером которой на постсоветском пространстве может служить, например, Туркменистан. Российский режим, однако, не только не мог обойтись без выборов, но напротив, опирался на них как на основание своей легитимности – Путин (как и до него Ельцин) использовал тот мандат, который он получал от избирателей. Более того, выборы стали неотъемлемым атрибутом политической жизни страны, и их результаты во многом отражали как расстановку сил внутри элиты, так и политические предпочтения масс. Но российские выборы не предполагали демократической неопределенности, то есть такого исхода голосования, который не мог быть предрешен заранее правящей группой в свою пользу. Напротив, основной исход выборов всех уровней был заведомо предопределен, и в этом смысле голосование избирателей служило лишь оформлением решений, ранее принятых правящими группами. Поскольку победители этих выборов были назначены заранее, постольку на избирательных участках не принималось значимых решений ни с точки зрения их воздействия на политический режим и политический курс правительства – российский режим служил примером не «классического», а электорального авторитаризма, в основе которого лежало проведение несправедливых выборов с заведомо неравными условиями предвыборной борьбы (включая злоупотребления при голосовании и подсчете голосов).

По мнению Эндрю Уилсона, такое развитие событий в постсоветских политических режимах (он обозначал его термином виртуальная политика) оказывалось возможно в силу четырех ключевых условий: (1) монополия на власть элит, способных сосредоточить в своих руках контроль над ресурсами; (2) пассивность электората; (3) возможность контроля над информационными потоками; (4) отсутствие международного вмешательства в электоральные процессы в стране [151] . Все эти условия характеризовали российскую политику 2000-х годов в гораздо большей мере, нежели чем в 1990-е.

Вместе с тем, ограничения конкуренции существенно различались для разных режимов электорального авторитаризма. Можно выделить два типа ограничений: (1) «жесткие» – селективное исключение отдельных оппозиционных политических партий или кандидатов из предвыборной борьбы (отказ в регистрации или ее отмена в ходе кампании под тем или иным предлогом) и/или заведомо недостоверный подсчет голосов (то есть фальсификация выборов); (2) «мягкие» – заведомо неравный доступ кандидатов и партий к освещению кампании в средствах массовой информации и к финансированию кампаний в сочетании с использованием государственного аппарата для обеспечения победы правящей группы. Хотя и в том, и в другом случае выборы носят заведомо несправедливый характер, но их последствия могут быть различны. Применение «жестких» ограничений электоральной конкуренции – весьма рискованная стратегия, поскольку при таком развитии событий растут и шансы на подрыв легитимности режима в том случае, если правящей группе не удается соблюдение описанных ранее четырех условий. В случае возникновения массового протеста это грозит перерастанием в полный коллапс режима, если издержки подавления оппозиции (как на стадии подготовки выборов, так и после их проведения) окажутся слишком высоки. Массовые фальсификации итогов голосования в Сербии (2000), Грузии (2003), Украине (2004) и Кыргызстане (2005) стали детонатором краха режимов на фоне массовой мобилизации оппозиции. В то же время, «мягкие» ограничения электоральной конкуренции, хотя и требуют от правящей группы существенных издержек в ходе подготовки и проведения избирательных кампаний, позволяют ей минимизировать риски делегитимации режимов, не говоря уже о рисках потери власти по итогам выборов. Неудивительно поэтому, что режимы электорального авторитаризма при прочих равных условиях склонны предпочитать «мягкие» ограничения электоральной конкуренции «жестким».