Из моего прошлого, 1903–1919 годы. Часть 3 - [17]

Зато вопрос о выборном законе задержал нас надолго, настолько для всех было ясно, что весь корень зла относительно состава Думы лежит именно в избирательном законе 11-го декабря 1905 года. Много было высказано тут же самых разнообразных взглядов, но время дошло уже почти до трех часов утра, и мы разошлись с тем, что тотчас после роспуска мы снова соберемся вместе и начнем наши занятия под руководством нового Председателя Совета Министров.

Перед нашим выходом из кабинета Столыпина, он задержал меня на несколько минут и сказал, что после доклада у Государя он заходил к Министру Двора, который ему показался очень смущенным принятым решением и снова вернулся к его комбинации о необходимости, предварительно решения вопроса, о роспуске Думы, попытаться сделать непосредственное к ней обращение Государя в форме особого послания, и что он думает переговорить еще раз об этом с Государем завтра утром. Столыпин опять стал доказывать ему всю недопустимость такого обращения и закончил свой разговор прямо просьбою, обращенною к Барону Фредериксу, известить его тотчас же по телефону, если бы его попытка увенчалась успехом, дабы - сказал он - "я мог принять свои меры в зависимости от принятого нового решения".

У него сложилось убеждение, что Барон Фредерикс не понял смысла последних слов, потому что он самым спокойным тоном ответил ему: "разумеется, я Вас тотчас же извещу". Столыпин спросил меня, допускаю ли я возможность, чтобы Государь поддался на такую комбинацию, так как "Вы понимаете, - сказал он, - что после этого никому из нас нельзя оставаться на местах, и Государь должен узнать от нас об этом, Подумайте только, какие последствия могут произойти из такой комбинации".

Я оказал ему, что не допускаю и мысли о том, чтобы после того, что мы все слышали от него о словах Государя, могла произойти такая перемена в Нем, и думаю, что вся комбинация навеяна кем-либо из придворных людей, и я уверен {217} с том, что из новой попытки повлиять на Государя не выйдет ничего, как это было не раз со мною в первый период войны.

На следующий день, по просьбе Столыпина, я приехал к нему на Аптекарский Остров перед самым моим и его завтраком. Он был как всегда совершенно спокоен и начал с того, что почти уверен, что роспуск произойдет без всяких осложнений, так как никто в Думе не допускает и мысли об этом. Затем он передал мне то, что я уже написал выше относительно увольнения Стишинского и Кн. Ширинского-Шихматова, сказал, что указы уже посланы в Царское Село и ему передано по телефону, что все они подписаны и тут же, совершенно неожиданно для меня, задал мне крайне удививший меня вопрос, еду ли я как всегда по субботам в деревню до понедельника утра.

- Я ответил ему, что, разумеется, не поеду, так как едва ли допустимо, чтобы кто-либо из нас отлучался из города в такую минуту. "А я именно хотел просить Вас, чтобы Вы уехали, так как газеты каждый раз печатают о Вашем выезде, и очень желательно, чтобы и на этот раз не вышло никакой перемены против обычного, потому что я допускаю вполне мысль о том, что на вокзале имеются у думских корифеев свои клевреты, которые тотчас же донесут кому следует о том, что Вы выехали, и следовательно ничего особенного ожидать не следует".

Я спросил на это Столыпина, гарантирует ли он мне возможность возвращения, если бы произошли беспорядки в связи с роспуском Думы, и он ответил мне без всяких колебаний, что ручается за то, что рано утром или даже ночью в воскресенье на понедельник за мною будет прислан, в крайнем случае, паровоз, о чем он тут же спросил по телефону Министра Путей Сообщения, генерала Шауфуса, и я слышал в трубку его лаконический ответ, что все будет исполнено.

Я решился уехать, хотя и сознавал, что мне было гораздо спокойнее оставаться дома. Я получил, кроме того, обещание от моего лицейского товарища, Министра Народного Просвещения П. М. Кауфмана, прислать мне утром в воскресенье условленную телеграмму, которая была доставлена мне около часа, дня о полном спокойствии в городе; я провел день у себя и в час ночи приехал на станцию, лег спать в моем вагоне и в начале восьмого утра вернулся по совершенно пустым и спокойным улицам города на Елагин остров, вместе с женою и уже в 11 часов был на Фонтанке у Столыпина.

{218} От него я узнал, что никаких инцидентов в течение всего воскресенья не было. Указ о роспуске Думы был расклеен по городу в шесть часов утра и в ту же пору наклеен на воротах Думы, которые держались на затворе; около 10-ти часов утра стали подходить отдельные лица к Думе, но никакого скопления у здания Таврического Дворца не было, усиленный военный караул ни разу не вызывался, подходили также отдельные члены Думы, но тотчас же торопливо уходили, и только среди дня замечался усиленный отъезд членов Думы по Финляндской железной дороге. К вечеру стало уже известно, что в Выборг прибыло большое количество членов распущенной Думы, а затем стало известно и о знаменитом заседании, открытом Муровцевым его заявлением "заседание Государственной Думы возобновляется".

Для полноты рассказа об этом событии следует поместить одну подробность, которую мне давали из уст в уста первые дни после роспуска, Думы. Я не могу дать ей официального подтверждения, так как не имел в руках ни официального документа, ни непосредственной передачи от П. А. Столыпина, но в окружении Совета Министров я среди целого ряда лиц близких отдельным Министрам эпизод этот не вызывал, по-видимому, никакого сомнения.