Из мира «бывших людей» - [27]

Военный совет пожаловал ему не более и не менее, как трёхлетнее пребывание в дисциплинарном батальоне.

Бюгютт просидел месяц в тюрьме. Он вернулся к нам с цветущим, как никогда, лицом и с сильным телом. Он шутит:

– Ад, так ад, я предпочёл бы даже моих тюремщиков моей подруге, от которой не могу избавиться. С ними, по крайней мере, не бывает сцен и крика!

Между тем, его вовсе не щадили. Репрессивные меры начались в первый же вечер его ареста. За стенами полицейского участка его страшно побили, после того, как надели на него смирительную рубашку.

Нет оскорбления, которого бы они ему не причинили. Перед судом он явился ещё совсем больной и избитый. Он лежал несколько дней в тюремной больнице.

– Они заплатят мне за это! – Говорил он тоном, в котором было очень мало мстительного духа.

Ах, это здоровый силач! Я сомневаюсь, чтобы родились ещё подобные даже на обильной брабантской земле!

Сегодня утром Палюль и Кампернульи вбежали ко мне, – когда я собирался вставать, – и не давая мне времени продрать глаза и узнать причину их прихода, они как громом поразили меня этими ужасными словами:

– Тих скончался!

Мне показалось, что я плохо расслышал и я вскрикнул:

– Тих скончался? Вы хотите шутить. Ищите других.

– Это так, как мы тебе говорим.

– Что! Тих Бюгютт! Этот дуб, эта скала… невозможно…

– Околел!

– Разумеется, не от болезни… Естественной смертью?

– Ты угадал. Это убийство!

– Убит? Он! Но кто же это сделал…

– Она…

– Она. Кто эта она?

– Блонт-Ми. Его подруга. Прежняя возлюбленная Кассюля, за которую мы ходили драться с жителями Моленбека, точно ласки подобной девки стоили того, чтобы ссорить друзей.

И вот мои два храбрых бродяги сжимают кулаки, стучат ногами, со слезами на глазах, начинают свой рассказ, который им приходится иногда прерывать, чтобы закусить себе губы и не разрыдаться. Их волнение передаётся мне. Одно время мы рыдаем все трое. Когда я представляю себе этого красивого, открытого и здорового Бюгютта во власти скальпеля фельдшеров!

– Вчера, как нам рассказывали квартиранты, его соседи, он вернулся немного поздно и немного выпивши, но не злой, как обыкновенно. Блонт-Ми надоедала ему с глупостями, попрекая его в вымышленных связях с другими женщинами. Она требовала у него денег, полученных за цветы и, так как он отказал, она угрожала обшарить его карманы. Он оттолкнул её, она осмелилась ударить его, он тоже ударил, желая заставить её замолчать. Затем он заснул… Она воспользовалась его сном, чтобы влить ему в ухо целый пузырёк купороса, больше литра. Услышав стоны мученика, явились соседи. Блонт-Ми берёт смелостью: Тих, по её словам, бывал одержим белой горячкой. Но находится бутылка. Запах выдаёт злую каргу.

В то время, как одни уносят Бюгютта в больницу Saint-Pierre, где он умирает через несколько минут в страшных мучениях, другие спешат известить полицию. Оставшись одна, Блонт-Ми пользуется этим, чтобы запереть дверь на улицу и устраивает баррикаду в своей комнате. Новость распространилась. Мы прибегаем и находим всех обитателей улицы, поднявшихся на ноги.

При жизни Тиха, когда он ссорился с своей подругой, кумушки, жившие кругом, разделялись на два лагеря, и вам, Лорр, известны все битвы, потасовки, вырванные волосы. На этот раз, все окружающие перешли на сторону бедного умершего. Все его вины, настоящие или предположительные, забывались, а приходили на память одни его достоинства. Вспоминались один за другим его подвиги. И по мере того, как все жалели нашего друга, негодование против убийцы поднималось, как кипящее молоко. Женщины больше всех приходили в бешенство. Шум становился ужасным. Кастрюли и кружки никогда не применялись в таком деле, но теперь нужно было опозорить фурию. «Смерть ей! Да, раскромсать её! Нет! Сначала растянуть её на решётку! Смерть ей!» Хотят выставить дверь на улицу. Эта дверь не поддаётся. Они ломают оконные рамы в первом этаже; окна защищены железными прутьями. Приставляют лестницы, чтобы добраться до мансарды. Палюль и я, мы бросаемся первые. Достигнув крыши, мы проникаем через чердак.

Клянусь тебе, Лорр, что мы сосчитались бы с негодной, или нет, мы слегка помяли бы её, чтобы продлить удовольствие и передать её в целости, вполне живую, тем, кто ждал её внизу, рыча и прыгая от нетерпения. Самые быстрые в своих решениях, пошли даже за соломой и хотели поджечь негодяйку, чтобы заставить её скорее выйти. К несчастью, полиция, лучше осведомлённая относительно внутреннего расположения дома, вошла через дверь соседнего тупика, и когда Палюль и я, мы добрались до места, Блонт-Ми была уже увезена… С бешеным криком мы бросаемся по лестнице, желая догнать полицейских. Мы находимся на улице как раз в то время, когда негодную толкают, как кучу грязного белья в специально существующий для этого экипаж. Мы спешим повернуть за угол, чтобы вызвать тревогу в толпе, бушующей на другой улице. С двумя, тремя другими людьми, мы догоняем повозку, которая мчится скорым галопом, в сопровождении жандармов. Последние оделяют нас ударами сабель. Мы принуждены отступить! Ах, если б дело шло о простом извозчике; уверяю тебя, мы отняли бы нашу добычу. Она не стоила бы больше одного сантима правительству. Но эти арестантские повозки устроены слишком прочно! Чтоб утешиться, мы останавливаемся перед прилавками кабаков. Никто не уходит домой. Хуже, чем в понедельник нового года. Ах, Лорр, какое несчастье! Жители Маролля так рыдают, что с минуты печального известия они не могут ни пить, ни пить снова, чтобы только наделить влагою своё тело.