Из Лондона в Москву - [45]

В открытой машине я уезжала от дома 14 на Софийской набережной. Морозило. Ярко светила луна. В ночном небе блестели звёзды. С чувством грусти я обернулась назад, и Литвинов, угадав моё настроение, сказал: «Это ваш дом в Москве, в следующий раз приезжайте вместе с детьми». И мне представилось, что я ещё вернусь сюда. Сначала мы заехали в Комиссариат Иностранных Дел, чтобы забрать приготовленные для меня пакеты с отснятой плёнкой. Я осталась ждать Литвинова в машине. Он вернулся в сильном волнении. Оказалось, что мои «гробы» всё ещё находились в Кремле. Что-то не сработало, это была «чья-то» вина. Грузовая машина прождала три часа, а охрана отказалась выносить эти ящики. Что произошло? Все сейчас присутствовали на торжественном собрании в Большом театре, и дозвониться до ответственных лиц не предоставлялось возможным. До отправки поезда оставалось сорок пять минут. Я предложила поехать в Кремль и решить на месте, что делать. К счастью, я сохранила свой пропуск, и охранник легко пропустил нас. Здание, всегда такое оживлённое, в этот час оказалось почти покинутым, звуки от наших шагов отдавались гулким эхом. Я открыла дверь студии: два ящика опечатанные и нетронутые стояли на полу. Я пыталась приподнять один из них, но ящики оказались очень тяжёлыми, и в нашей машине они бы не поместились. С большим сожалением пришлось отказаться от этой затеи. На улице нас поджидала ещё одна неприятность: заглох мотор, и водитель возился под капотом. Что делать? Время отправления поезда неумолимо приближалось. До вокзала не близко. «Оставайтесь!» - заявил Литвинов. Я представила, что мне придётся здесь остаться навсегда, вещей у меня больше никаких нет, толь то, что надето на мне.

Я оглянулась вокруг на прекрасный Кремль, с которым уже попрощалась. Сейчас Кремль выглядел ещё красивее, ещё массивнее и величественнее. Часы на Спасской башне пробили три раза: четверть седьмого. Наконец автомобиль зачихал, затарахтел и снова заглох. Затем опять затарахтел. Мы быстро уселись в него, и поскольку дорога шла под горку, появилась надежда, что автомобиль наберёт мощность. Казалось, нас в это вечер преследовали сплошные неудачи. Будто сама судьба противится моему отъезду из Москвы. Тем не менее, мы прибыли на вокзал ровно в семь часов. Схватив всё, что могла удержать в руках, я побежала к толпе, окружившей единственный состав на всём вокзале. Литвинов крикнул мне: «Не надо бежать». Действительно, в этом не было необходимости: этот единственный поезд не был поездом профессора Ломоносова. Его специальный состав прибыл на другой путь спустя полчаса и отправился лишь в девять часов вечера. Если бы знать заранее, можно было бы перевезти мои ящики, и я ещё успела бы побывать на торжественном собрании. Больше всех был уязвлён сам Ломоносов, который гордился пунктуальностью своего поезда. Но так получилось: поезд только что вернулся из поездки по Уралу, и требовалось время, чтобы привести его в порядок!

Литвинов, прощаясь со мной, пообещал организовать доставку ящиков в Ревель до отплытия парохода в Стокгольм. Затем Литвинов очень удивил меня, заявив, что он самый преданный мой друг. Я просила его объяснить, что он имеет в виду. Но Литвинов только ответил, что мне надо набраться терпения и подождать лет десять.

7 ноября 1920 года. В поезде.

Профессор Ломоносов занимает пост Комиссара Железных Дорог. Мы везём шесть с половиной миллионов фунтов стерлингов золотом, на которые он собирается купить в Германии паровозы. Нас сопровождает вооружённая охрана.

Прошлой ночью наш поезд несколько часов продержали на станции: на железной дороге что-то случилось, пришлось восстанавливать пути. Время от времени ломается ось вагона, загруженного золотом, или возникают неполадки в машинном отделении. Тогда мы вынуждены надолго останавливаться. Однако медленно, но уверено, мы движемся к цели. Неважно, как долго мы пробудем в пути, главное – успеть на пароход, уходящий из Ревеля в следующий четверг.

В поезде, помимо Ломоносова и его подчинённых, едут Вандерлип, Неуортева и очень приятный человек по фамилии Даргон - специалист по железным дорогам. Когда-то он был очень богатым человеком и входил в окружении царя. Он сразу же заявил мне, что принадлежит к монархистам, как будто боялся, что я могу принять его за большевика. Это анемичный, с прекрасными манерами человек. Глубоко посаженные грустные глаза, неприметность и покорность носили почти трагический характер.

Даргон заметно отличался от Ломоносова и не скрывал этого: «Я – русский человек, я тружусь на благо России, а не большевиков». При этом самих большевиков он называл грабителями! Профессор Ломоносов сидел, откинувшись на спинку своего кресла, и посмеивался. Он сказал: «Вы считаете нас грабителями, я мы считаем грабителями вас». Вопрос в том, кто же истинный грабитель.

Когда Ломоносов вышел, я стала упрашивать Драгона не вступать больше в политические споры: «Через несколько часов я пересеку границу, а вам здесь жить. Не подвергайте себя риску». В ответ он всего лишь пожал плечами: «Умираем только один раз». Рассмеялся и пояснил: «Им прекрасно известны мои убеждения. Но я честно работаю на них, и они знают, что я не связан с контрреволюционерами и не занимаюсь политикой. Так что опасность мне не угрожает».