Из Лондона в Москву - [32]

В конце вечера Троцкий больше не возвращался к вопросу о моей поездке на фронт, и я сама спросила, что он решил, берёт он меня с собой или нет. Троцкий ответил: «Решать вам, хотите ли вы ехать. Но я отправляюсь туда только через три-четыре дня». Было уже поздно, он выглядел очень уставшим. Троцкий встал напротив, спиной к глиняному бюсту, и передо мной на одном уровне оказались сразу два профиля. Закрыв глаза, он слегка покачнулся. Я испугалась, что сейчас он упадёт в обморок. Невозможно представить, что такой человек, как Троцкий, способен потерять сознание, но при той напряжённой работе, как он вёл, всякое может случиться. Мои мысли были заняты только ваянием, и поэтому я произнесла: «Не упадите назад, иначе вы раздавите бюст!». Он быстро ответил: «Je tombe toujorus en avant!». Я попросила его вызвать для меня машину, чтобы не ждать на морозе или не идти в гараж. В ожидании машины Троцкий попросил принести репродукцию своего портрета, нарисованного его другом-художником. Он хотел показать мне, что трудности с его подбородком и челюстью пришлось преодолевать не только мне, но и другому рисовальщику, сделавшему удачные наброски. Троцкому нравится этот портрет; выполненный в цвете, его можно увидеть на стенах многих кабинетов. Я сказала, что хотела бы иметь эту репродукцию, и Троцкий сделал надпись «Товарищ Кларе Шеридан» и расписался. Это теперь производит ошеломляющий эффект на всех большевиков, заходящих в мою комнату и видящих этот портрет с дарственной надписью!

20 октября, 1920 года.

Москва. Товарищ Александр сообщил по телефону, что заедет за мной в час дня, и мы отправимся на меховой склад. Думаю, сильные морозы заставили его сжалиться надо мной. Перед уходом Вандерлип остановил меня и сказал, чтобы я не глупила и выбрала соболиную шубу, иначе он перестанет разговаривать со мной. Угроза на меня не подействовала. По дороге на склад Александр заехал за незнакомым мне мужчиной, с приятными манерами, с которым я остаток дороги проговорила на смешанном английском и немецком. Мы приехали в один из крупнейших в Москве меховых складов, национализированных советской властью. Это было мрачное здание с холодными каменными сводами. В клетке лифта мы поднялись на последний этаж. Вытянутое затемнённое помещение с низким потолком тускло освещалось единственной лампочкой в углу. Сверху свисали сотни меховых шуб, создавая причудливую иллюзию загубленных жён Синей Бороды.

Я сняла пальто, чтобы начать примерку. Пожилой мужчина с обликом легендарного Моисея, говоривший по-немецки, предложил мне на выбор несколько самых лучших шуб. Александр взглянул на всё это с мрачной улыбкой и спросил, как долго я намереваюсь наслаждаться этим занятием. Выбор оказался нелёгким. Шубы были пошиты три года назад, и даже по московским понятиям считались старомодными! Мне приглянулась коричневая сибирская дублёнка, подбитая горностаем, но она оказалась испорченной молью. Шубка из каракульчи выглядела довольно тонкой.

Мне предложили утеплить её изнутри мехом, а я не могла так долго ждать. Была ещё и норковая шуба, но со старомодными оборками. Большой выбор каракуля, а в Москве в таких шубах ходят почти все, и они выглядят очень обыденно. Я просто растерялась. Оглядываясь вокруг, моё внимание привлекла вереница бархатных накидок, просторных, без рукавов, ими можно укутаться с головы до ног. Среди них особенно выделялись две: с мехом голубого песца и белого песца. Мне дали померить накидку, подбитую соболем, лёгкую, как пух, и очень тёплую. В полном отчаянии я сказала, что не смогу ходить по московским улицам в малиновой бархатной накидке и соболиной пелерине. Меня пытались уговорить, но я твёрдо возразила: «Я буду выглядеть как буржуйка, и поэтому заслужу расстрела!». Мне ответили: «Вас не расстреляют, а хороший работник может позволить себе соболя». Я указала Александру на прекрасную тёмную соболиную накидку и пояснила, что трудно найти что-нибудь лучше. Он только безразлично пожал плечами и сказал, что ничего в этом не понимает. В конце концов, я вышла на улицу в практичном сибирском чёрном тулупе, подбитым серым беличьим мехом, очень тёплом, но немного тяжеловатом. Александр при этом заметил: «Теперь вы можете говорить, что получили от государства свою долю собственности, отобранной у буржуазии».

В семь тридцать вечера Троцкий прислал за мной машину. Но, не доехав и квартала, где находился Наркомат Армии и Флота, нас остановил постовой красноармеец. Улица тщательно охранялась. Причина была в том, что иностранные газеты распространили известие о готовящемся контрреволюционном заговоре. Если такой заговор и существовал, то это предупреждение, услужливо поданное иностранной прессой, давало возможность тщательной подготовиться и встретить во всеоружии попытку переворота. По городу развешены объявления, запрещающие жителям выходить из дома после полуночи. Это вселяет тревогу, а раньше всё казалось спокойным.

В тот вечер, Троцкий стоял рядом со мной у камина, и пока я пыталась согреться, рассказывал мне последние новости. Я узнала о важном событии: Германский пролетариат проголосовал за присоединение к Московскому Интернационалу.