Из Лондона в Австралию - [35]

Окончив свою несложную работу, Антон стоял на шканцах и с замиранием сердца смотрел на движение, происходившее на корабле и на берегу. Железная дверь тюрьмы была раскрыта, койки с соломенными матрацами и шерстяными одеялами проветривались. Все корабельные солдаты в боевом порядке стояли по обеим сторонам входа, готовые при малейшем нарушении порядка арестантами употребить оружие и положить на месте всякого, кто будет оказывать неповиновение. Главный надзиратель ходил со связкой ключей в руках, эконом распоряжался раскладыванием кушаньев по оловянным блюдам.

Наконец, подъехала лодка с первой партией арестантов. Один чистый воздух казалось производил на них опьяняющее действие: некоторые, несмотря на свои кандалы, подплясывали; на бледных лицах глаза горели, как угли.

– Так это новый зверинец для нас, – вскричал один. – Что же, нас принимают за львов, или тигров?

– Очень лестно, не правда-ли?

– И пахнет клецками с вареными овощами. Вот так барская жизнь!

– Рай, одно слово. Увидим новые места, новых людей, – это не то, что стены рабочего дома.

Офицер скомандовал, чтобы молчали, но на его окрик никто не обратил внимания. Смех, остроты и всевозможные иронические замечания сыпались со всех сторон, а кандалы позвякивали в такт. Между тем внизу подходили лодка за лодкой, и высаживались все новые и новые исхудалые, испитые фигуры.

На многих лицах было полное отчаяние. Эти люди привыкли к тюрьме и сжились с узким кругом ежедневного порядка, у них оставалось одно желание – умереть в родной Англии; а теперь они лишались и этой надежды. Их насильно везли за море, на встречу тысячам неизвестных опасностей, на войну и борьбу, в новые мучительные условия тревожной жизни. Они казались совершенно разбитыми; оглушенные окружающим шумом, они растерянно и с ужасом смотрели на черные водны реки, с тайным сожалением о тюрьме, из которой только что вышли.

Темная церковь с её иконами, кроткая, утешительная речь священника, – все осталось там, а они ехали на чужбину снова начинать трудное, тяжелое существование, принимать участие в жизни суетливого, беспокойного дня, когда в сердце не оставалось ни малейшего следа надежды, впереди не было никакой цели, которая могла бы вознаградить за муки и тяготы настоящего.

Оскорбленные, с молитвой на устах и дрожью во всем теле, несчастные смотрели на свои койки. Ах, скорее бы закрылась эта загородка, и темнота скрыла бы их от всех глаз.

Арестанты проходили в некотором отдалении один за другим мимо того места, где стоял Антон, – отца его между ними не было. Со вздохом он стал смотреть на другие суда. Везде одно и то же, та же теснота и толкотня, веселье и недовольство, тот же однообразный звон цепей; те же стоны и проклятия, а на берегу, в немом отчаянии стоял рядами народ и со страхом смотрел на эту картину.

– Триста человек принято! – вскричал надзиратель.

– Все койки заняты.

Антон испугался; значит, надежды больше нет.

Он подошел поближе к последней группе только что высадившихся арестантов и чуть не вскрикнул от испуга: возле него, в арестантской одежде, с обычным спокойным и хладнокровным видом, стоял Торстратен.

Они тотчас же узнали друг друга. – Вы здесь? – быстро спросил, побледневши, голландец. – Ах, бедный мальчик, неужели по поводу нашего маленького приключения? Вы присуждены к высылке?

Антон покачал головой. – Нет, сэр, я завербован. Никто не знает, что я, да, что…

– Что вы до этого момента меня встречали? – подсказал Торстратен. – Тем лучше для вас, мой друг.

Антон подвинулся поближе. – Да, но только в том случае, если вы не донесете на меня.

Торстратен посмотрел на него спокойно. – Как, же это может быть, юноша? Это было бы недостойно порядочного человека.

Антон облегченно вздохнул. – А господин Маркус? – спросил он. – Что с ним?

– Разве вы его не видите?

Он отошел немного в сторону, и Антон увидал человека с безобразным рубцом на лице. Маркус стоял со сжатыми губами, и когда Торстратен шепнул ему несколько слове, он небрежно кивнул головой, как бы желая сказать. «А мне какое дело!» На нашего друга он не обратил ни малейшего внимания.

– Маркус вас не выдаст, – тихо сказал голландец. – Он до сих пор не может простить себе, что потащился тогда за мной в ресторан… Дубина!

– Антон! – вскричал в этот момент голос с форка-стеля. – Антон!

Мальчик увидал лейтенанта и поспешил к нему. – Сэр? спросил он почтительно.

– У тебя есть знакомые в числе арестантов, Антон?

Это было сказано строгим голосом, и лейтенант имел суровый вид.

– Господин, с которым я разговаривал, это тот Торстратен, – сказал мальчик. – Я просил его не рассказывать никому о несчастной историй с банковыми билетами.

Лицо лейтенанта прояснилось, – Так, так. Ну, это меня сердечно радует. Но ты не должен говорить ни слова с заключенными, мой юноша, если бы даже они стали обращаться к тебе.

– Я постараюсь не попадаться ему на глаза, – отвечал Антон.

– И это не трудно сделать; потому что для него железная дверь не отворится больше во все время путешествия, а ты тоже не попадешь туда.

– А если он все-таки выдаст меня из мести, сэр?

– Это не может тебе повредить. Капитан Армстронг знает твою историю во всех подробностях, и для него тут не будет ничего нового. Но на нас обращено, внимание, – прибавил он. – Будь же покоен, твои дела в отличном виде.