Из книги игрушек - [6]
А наша комнатная японская собачонка Пусси, с носиком величиной с пуговицу и густыми-прегустыми бровями, приучилась ездить в закрытых автомобилях. Как только Пусси встречала такую машину, она тут же вскакивала в неё, растягивалась на сиденье и ждала, когда автомобиль поедет. Но так как водители не подозревали о её желании и не включали мотор, Пусси принималась настойчиво лаять: «Гав, гав!», требуя, чтобы автомобиль немедленно двинулся с места.
Собаки привыкли к цивилизации, даже усвоили правила уличного движения. Они прекрасно знают, что в Бухаресте правостороннее движение и что за прогулку в такси надо расплачиваться. Разве вы сами не видели, как мопс господина инспектора не выходит из машины, пока шофёр не получит платы и не скажет «спасибо»?
Во времена шарманки заунывному вою этого музыкального инструмента жалобно подвывали все собаки. Казалось, они лишены музыкального слуха. Как бы не так! Собакам просто была не по душе шарманка и её однообразная мелодия. А сейчас полюбуйтесь только, с каким удовольствием наши бобики слушают музыкальные радиопередачи. Разве они воют, когда исполняется музыка Бетховена, Вагнера, Грига? Никогда!
Давным-давно жил народ — римляне. У них не было ни телефона, ни телеграфа, но все сообщения и приказы из Рима на второй или третий день доходили в самые отдалённые уголки страны, от моря до моря. А вот каким чудом — неизвестно! Этого не объяснят вам даже болтуны с главной улицы, которым известно всё на свете.
Собаки тоже прекрасно умеют передавать друг другу новости. Из Бухареста в Брашов, Клуж, Арад, Будапешт, Вену, куда угодно. По ночам раздаётся звонкое «гав, гав», и последняя новость переходит с улицы на улицу, из деревни в деревню. И пока люди спят, облетает весь мир. Если какая-нибудь машина сшибла собаку на улице Бухареста, часов через десять, не больше, это становится известным всем собакам Европы…
— Но я вижу, ты спишь, Баруцу… Да и у тебя, Мицура, глаза слипаются… Стыд и срам!
ПЕРВОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ
«Куда ползёт это безголовое пугало с огромными лапами пеликана?» — чирикают воробьи, подскакивая серыми мячиками.
«Что это за горбун тащится по саду?» — гогочут, таращась, гуси.
Котёнок считает, что это расфуфыренный индюк, а собаки, держась чуть поодаль, недоумевают, навострив одно ухо и мирно опустив другое.
Чтобы игра была интересней, папа пускается наутёк, мама за ним следом, и так же прячутся, дрожа от страха, все остальные взрослые. Правду знает только Баруцу. Он уверяет, что ему хорошо знакомо это существо, ковыляющее ощупью по саду, спотыкающееся в громадных башмаках и ничего не видящее из-под шляпы.
— Я знаю, это Мицура, но никому не скажу, — твердит мальчик.
Но кто ему поверит?
Мицура взяла в руки толстую трость и энергично на неё опирается, стараясь держать её прямо.
— Подойди тихонько и сбрось с неё шляпу, — подговаривает Баруцу папу. Ему самому хочется подойти поближе, но он опасается: вдруг этот странный зверь в перчатках не Мицура?
— Я боюсь, Баруцу. Он кусается, — говорит папа.
— Н-е-е, не кусается, — неуверенно отвечает Баруцу.
— Кусается, дерётся тростью, брыкается и отвешивает оплеухи своими большими перчатками.
— Даааа? — удивляется Баруцу.
От его уверенности не осталось и следа. Правда, он видел собственными глазами, как Мицура обувала папины ботинки, напяливала шляпу и вооружалась тростью. Он твёрдо знал, что это она, но сейчас не уверен. А вдруг Мицура каким-то чудом выскользнула из одежды и теперь ботинки, шляпа, трость и перчатки расхаживают сами по себе?
— Я хочу тебя поцеловать! — взволнованно говорит Баруцу папе.
Мальчик ищет надёжное убежище.
Тем временем нелепое страшилище, созданное Мицурой, старается изо всех сил. Ботинки то приплясывают, то еле-еле двигаются, будто преследуют ползущую по земле змею. Трость то и дело взвивается вверх, и тогда чучело едва не теряет равновесия.
Вот Мицура засеменила за свиньёй с поросятами, и они стремглав улепётывают от неё. Баруцу начисто забывает, кто это страшное чудище, и, видя, как свинья с поросятами обратилась в бегство, испуганно жмётся к отцу.
— Папа, у меня ножки болят…
Баруцу просится на руки. Очутившись у отца на плече, на порядочном расстоянии от страшилища с надвинутой на глаза шляпой, мальчик облегчённо вздыхает.
Пора его успокоить.
— Браво, Мицура! — аплодируют все, выходя из своих убежищ.
Мицура снимает шляпу и отвешивает низкие, до земли, поклоны.
— Видишь, это Мицура, а ты боялся.
— Дааа? — в полной растерянности снова удивляется Баруцу.
Успех сестры больно задел его. Баруцу решает тоже сыграть роль чучела. Мы пытаемся ему втолковать, что подражать можно только один-единственный раз, а уж подражать подражанию — это двойное обезьянничанье. После такого не аплодируют, а освистывают.
Но Баруцу не хочет ничего слышать. Он неумело обувает ботинки, нахлобучивает шляпу и засовывает руки в перчатки.
