Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959 - [13]

— Я был там, сэр. Дом на холме чуть выше лимонной посадки. Мы обычно останавливались там купить инжиру и вина. Очень хорошее вино.

Джованни остолбенел, казалось, что он вот-вот заплачет. Откинувшись назад, словно для того, чтобы обнять молодого человека, он с благоговением уставился на Джино, но вместо этого вдруг схватил его за кисть и стал изучать крупные суставы его пальцев. Он нежно раскрыл его ладонь, растроганно улыбнулся при виде мозолей, и аккуратно закрыл ее вновь — так, будто это был ларец с драгоценностями.

С этого момента Джованни Мартино возжелал относиться к Джино Бранкато как к сыну, так как Бранкато пил вино его юности и хранил вкус инжира тех времен.

Когда они снова вернулись к теме приобретения костюма для Джино, уже все трое вместе они выбрали ему бежевый габардин, который хорошо подходил к его загорелому лицу. Бранкато улыбался — застенчивый молодой человек, решил папа, очень похожий на него самого в прежние времена. Его душа переполнилась нежной музыкой, будто он углядел промысел Божий, что такой великолепный молодой человек должен украсить их жизнь. Это была судьба, не иначе, решил Джованни. Молодой человек был послан самим Небом, чтобы стать мужем его дочери.

Его радовало, что и Шарлотте Джино приглянулся. Ее глаза светились, Джино Бранкато говорил так, будто у него давно не было никаких собеседников, и Шарлотта слушала его и улыбалась.

Джованни видел, как они ушли вместе. Джино пригласил Шарлотту выпить содовой с ним. Как долго они отсутствовали, Джованни не помнил, но уже смеркалось, когда Шарлотта вернулась в ателье. Он встал с лавки с чувством приятной усталости, которую приносит хорошо выполненная работа.

Следуя с Шарлоттой домой, старый Джованни даже отчасти страшился собственной безмятежности. С чувством тихой радости он взял ее за руку. Их пальцы переплелись.

— Он тебе нравится, да, папа?

— Очень давно, лет тридцать назад, и я был как Джино… Сильным… С великими планами…

И тут он неожиданно заплакал.

Джино приходил в ателье постоянно, всегда с подарками для Папы — вещами, которые старик любил: круглым овечьим сыром, салями, вином. И подарками для Шарлотты: маленькими вещицами в коробочках — как-то с парой сережек, другой раз с золотым медальоном. И всегда цветы. Однажды он зашел в ателье прямо после долгого четырнадцатичасового пути. Черная небритая щетина покрывала его усталое лицо, но в руках был целый букет роз.

Она никогда не брала цветы домой. Папа понимал — почему, и полагал, что Джино тоже. Она размещала их в вазах по всему ателье, и их аромат делал атмосферу умиротворяющей.

Обычно он появлялся за несколько минут до Шарлотты, примерял бежевый габардин, который Папа шил для него, и вел себя при этом как загорелый банкир из верхней части города. Потом они с Шарлоттой незаметно ускользали через черный ход и садились в его маленький авто. Им надо было быть осмотрительными, потому что у Донны Мартино было много друзей в землячестве. Это печалило Джованни. Один час — это было так мало для них — сходить в кино, или посидеть в парке где-нибудь, поболтать наедине, помечтать. Джованни тянул с приглашением молодого человека в дом, и когда извинялся за это, Джино улыбался и говорил, что Шарлотта ему все объяснила.

Так пролетело день за днем лето. И с каждым днем Джованни отмечал про себя растущие мучения Шарлотты, вынужденной скрывать свою любовь как какую-то преступную затею. Попрощавшись с Джино, она возвращалась в ателье тихой и печальной. Три месяца обмана Донны Мартино, три месяца тайных урывочных встреч давали себя знать, в конце концов.

Джованни хотел ободрить ее, но не находил подходящих слов, потому что никогда не делал этого раньше. Кроме того, было что-то угрожающее в Шарлотте в это время, как в Донне Мартино, что-то напряженное и взрывоопасное. Иногда казалось, что она вот-вот со слезами упадет в отцовские объятия, и Джованни улыбался, ждал и надеялся. Но она, как и ее мать, была слишком гордой для подобных сантиментов.

Как-то днем она показала ему обручальное кольцо — простенькое золотое колечко с крохотным камушком. Она надела колечко на палец, отвела руку и, поворачивая кисть в луче солнца, наблюдала за переливами света в камне. Наступил момент, наконец, поговорить с дочерью о ее будущем, поговорить обстоятельно, как мудрому родителю, посоветовать, как сообщить обо всем матери. Но вид обручального кольца на пальце дочери сковал его, и он, раскрыв рот, обомлел от волнения и восторга.

— Миленькая штучка, — все, что он смог вымолвить.

Шарлотта стянула украшение с пальца и положила в сумочку. Настало время пойти домой и рассказать обо всем маме.

— Шарлотта, — пролопотал он, — ты счастлива — да, нет?

— Нет, папа.

Она поцеловала его в щеку. И этот поцелуй был как бы окончанием начатого разговора. Она не хотела обсуждать ничего с ним, и хотя это и ранило его, он понимал — почему. Ни одна из его дочерей никогда не обсуждала с ним никаких важных дел. И теперь было поздно что-либо менять.

На следующий день Джино пришел в ателье. И то, что он собирался поведать, заставило Джованни ощутить себя твердым и решительным, настоящим мужчиной.