Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая - [4]

Изменилась воля Неба, Небесный мандат, и высшая благодать — энергия движения Дао поступала ныне в мир через династию Хань. Космос словно слегка продвинулся в своем вращательном движении в пространстве и во времени, новая мировая стихия стала довлеть во Вселенной, а с нею вместе — новый цвет, новый мировой зверь, мировой владыка, направление в пространстве... Впрочем, справедливости ради следует сказать, что взгляд этот возобладал не сразу — смущало то, что династия Цинь процарствовала считанные годы (по космическим масштабам, явно недостаточно), и в начале новой династии все еще считали, что в мире продолжает главенствовать стихия Воды. Лишь по мере возрастания могущества нового царствующего дома все менее престижным становилось для него пребывание под сенью стихии предшественника — ив царствие «Воинственного владыки» У-ди (140—86 гг. до н. э.) официально было провозглашено, что в мире возобладала стихия Земли; черный цвет официальных одежд был заменен на желтый, а Новый год в новом календаре перенесен с октября на январь...

Империя Хань во многом повторяла свою предшественницу— да и где она могла бы черпать иные образцы?! Иногда ее называют «бюрократической деспотией»; во всяком случае, изощренность ее государственной машины поражает. Нескончаемым потоком шли сверху на места распоряжения, предписания и запросы, а навстречу им поднималось столь же мощное половодье входящих бумаг или, точнее, бамбуковых планок. История сообщает нам, что обладавший незаурядной работоспособностью Цинь Ши-хуан лично просматривал за день по 30 килограммов официальной документации; но хотя его ханьские преемники уже не отличались таким прилежанием, их чиновникам немало приходилось трудиться. Писались объяснительные записки, составлялись характеристики на должностных лиц с их стандартной формулой: «Обучен грамоте и счету, искусен в управлении, сведущ в законах». Императорский чиновник почитался «отцом и матерью» народа, что же до самого Сына Неба, то его милосердие «орошало все в Поднебесной, вплоть до животных и трав».

Поначалу объединение Поднебесной, внутренний мир и уменьшение повинностей оказались столь благотворными, что возросшее могущество поставило Китай в один ряд с двумя другими мировыми державами того времени — Парфией и Римом. Уже при первых ханьских императорах зарегистрированное население исчислялось почти шестьюдесятью миллионами — гигантская цифра для древнего мира! В оазисах Центральной Азии китайские гарнизоны взяли под свой контроль Великий шелковый путь, севернее Великой китайской стены китайские войска успешно сражались с племенным союзом гуннов (сюнну), пока те окончательно не были разбиты и не оказались вынужденными обратить свои взоры на западные земли. Росла торговля с далекими странами, росли геометрически правильные кварталы столицы и этажи ее дворцов, расцветали литература и искусство.

Надо сказать, что сильная централизованная власть не нуждалась в многоголосье мнений. В этом отношении Ханьская империя мало чем отличалась от своей недолговечной предшественницы, империи Цинь. Различие состояло только в выборе методов управления и, в соответствии с этим, в выборе философской школы, которой отдавалось предпочтение. Поскольку жесткая политика принуждения, основанная на учении законников-легистов, не оправдала себя, ханьские императоры обратились к учению Конфуция — отныне на протяжении двух тысяч лет оно будет определять лицо императорского Китая. Поворот этот произошел во II в. до н. э., в царствование императора У-ди, когда при дворе была создана своеобразная академия и учреждены должности «мужей обширных знаний» знатоков конфуцианского канона.

«Ныне наставники придерживаются разных путей, и люди судят различно; сто школ далеко отстоят одна от другой и мыслят неодинаково; высочайшему владыке не на что опереться, чтоб поддержать единство,— докладывал императору идеолог ханьского конфуцианства Дун Чжуншу (179—104 гг до н. э.).— Ваш подданный, по глупому разумению своему, полагает, что все, чего нет в учении Конфуция о шести искусствах, следует искоренить и не допускать, дабы пресечь дыхание лукавых речей!» Сами еще недавно казнимые и гонимые, конфуцианцы готовы были с корнем выкорчевать ростки всех «ста школ», чтобы взрастить в обширном имперском саду плоды собственной мудрости — и, разумеется, вкусить от этих плодов. Впрочем, последние приверженцы учения Мо-цзы исчезли за сто лет до упомянутого доклада, иные школы ослабли, уступив место даосизму, которому вместе с конфуцианством было суждено формировать китайскую культуру два следующих тысячелетия. Оба учения удивительно дополняли друг друга: они касались двух разных сфер и потому равно были необходимы жителю старого Китая.

Выросшие на почве единой традиции, конфуцианство и даосизм признавали высшую ценность Дао-Пути и благодатной энергии Дэ, преклонялись пред волей Неба, обращали свои взоры к «Книге Перемен». Однако если конфуцианство объектом своего внимания избрало в первую очередь человека общественного и подробнейшим образом регламентировало всю тактику и стратегию его поведения в мире себе подобных, то в центре внимания даосизма стояли человек естественный и проблемы его взаимоотношений со Вселенной. Конфуций избегал затрагивать в своих рассуждениях то, что выходило за пределы некоего нормативного мира обыденности: он «не говорил о необычном и о насилии, о смутах и о духах», он не рассуждал о смысле смерти, ибо «мы не знаем даже, что такое жизнь», все свое внимание он сосредоточил на взаимоотношениях людей которые должны быть «правильными» Но именно то, о чем не говорил Конфуций, занимало умы даосов и всех других, не желавших ограничиться строгими рамками конфуцианства. Все, что выходило за грани повседневности, все сверхъестественное стало прерогативой даосизма.