Из истории советской философии: Лукач-Выготский-Ильенков - [9]

«Отрицание отрицания» есть чисто внешняя траектория развития, но не причина развития. А у деборинцев получалось, по существу, наоборот. У Деборина получалось, что овес должен расти непременно «по Гегелю»: цветок «отрицает» почку, а плод «отрицает» цветок. На деле же последнее происходит не в силу указанного «закона», а в силу того, что цветок выгоняется из почки имманентными процессами, которые протекают внутри организма растения. И точно так же плод вырастает на месте цветка. Гегель это понимал и считал, что диалектика имманентна содержанию, а потому чисто формально, как это было у Канта и Фихте, понята быть не может. Но как раз этого не поняли деборинцы.

Иначе говоря, диалектика была понята деборинцами не имманентно, т.е. не по-гегелевски, хотя они и клялись в верности философскому колпаку Егора Федоровича. Диалектика имманентна прежде всего мышлению, человеческому познанию. Иначе говоря, она имманентна как логика, как теория познания. Как метафизика, как онтология она неизбежно становится трансцендентной, абстрактной и т.д., то есть полностью меняет свою природу. Диалектика действительно применима везде, где «применимо» мышление. И если естествоиспытатель мыслит, то он мыслит диалектически, хотя и не знает об этом, как широко известный г-н Журден, который говорил прозой, тоже не зная об этом. Мыслить диалектически природу – это вовсе не значит применять непосредственно к природе «диалектические законы», или открывать их в ней.

«Законы» диалектики в отрыве от содержания – по существу не законы, а только некоторые схемы. Ведь по существу закон есть необходимая связь. А необходимость она всегда конкретна. Но это не значит, что законы нельзя представить и выразить во всеобщей форме. Всеобщая необходимость диалектики, как она представлена Гегелем, это необходимость диалектики как Логики, как теории мышления. Но деборинцы, подобно диаматчикам, этого боялись, потому что считали, что диалектика как Логика – это обязательно идеализм гегелевского типа. Хотя это вовсе не обязательно. И гегелевская «Наука Логики» может быть, как считал Ленин, прочитана материалистически, когда выносят за скобки «боженьку» и всяческую мистику.

Но и «механисты» тоже не понимали логического характера диалектики Гегеля. Поэтому всякую попытку использовать диалектическую терминологию они называли «гегельянщиной». Интересно в этом отношении высказывание профессора И.А. Боричевского, которое приводит Деборин. «К большому моему удивлению, – заявляет Боричевский, – товарищ Тимирязев употребляет такие бесспорно «философские» термины, как переход количества в качество. Э т о ч и с т о – г е г е л ь я н с к а я т е р м и н о л о г и я; п о л о ж и т е л ь н о й н а у к е о н а д а р о м н е н у ж н а» [28].

А.М. Деборин обзывает подобные высказывания «позитивизмом». И это на самом деле позитивизм. Но Деборин не вскрывает «гносеологические корни» такого позитивизма и не показывает его относительную правоту. Действительно, истолкованная в совершенно абстрактном смысле диалектика положительной науке даром не нужна. Она в этом качестве сводится к тому, что на готовые результаты науки, добытые конкретными научными методами, навешиваются «диалектические» слова. Иначе говоря, диалектика здесь сводится к фразе. Деборин совершенно не реализует и не развивает им же самим сформулированных вначале положений. Так он писал: «Данные опыта обобщаются и резюмируются в понятиях. Наука же о понятиях есть н а у к а о м ы ш л е н и и. Философия и есть эта наука, наука о мышлении в первую очередь» [29].

Диалектика есть наука о мышлении и в первую, и во вторую очередь. И такой она была во всей классической философии от Платона и до Гегеля и Маркса. Ф.Энгельс, правда, дает поводы для иного толкования диалектики. Но это только поводы. И Энгельс, по крайней мере, не отрицает того, что диалектика есть логика, наука о мышлении. А Деборин этого совершенно не развивает и не применяет к той ситуации, которая сложилась в науке начала ХХ века и которая толкала ученых к позитивизму. Деборин выступает против тезиса «Наука – сама себе философия». Но, не умея привести конкретных аргументов против этого тезиса, он попросту осуществляет административный нажим на естественников. «Энгельс, – пишет он, – требует от естествознания (как и от истории), чтобы оно прежде всего впитало в себя материалистическую диалектику или, иначе говоря, чтобы естествознание растворилось в философии диалектического материализма, после чего станет возможным растворить «философский хлам» в естествознании» [30].

Здесь все неверно! И, прежде всего, то, что Энгельс «требует». Энгельс, в связи с этим, пишет следующее: «Лишь когда естествознание и историческая наука впитают в себя диалектику, лишь тогда весь философский скарб – за исключением чистого учения о мышлении – станет излишним, исчезнет в положительной науке» [31]. И это одна из центральных идей Энгельса, повторенная им неоднократно. В другом месте она звучит так: «Когда естествознание научится усваивать результаты, достигнутые развитием философии в течение двух с половиной тысячелетий, оно именно благодаря этому избавится, с одной стороны, от всякой особой, вне его и над ним стоящей натурфилософии, с другой – от своего собственного, унаследованного от английского эмпиризма, ограниченного метода мышления»