Из хорошей семьи - [15]

До следующей пары оставалось еще полчаса, и он, позвякивая в кармане своими богатствами в размере ноль рублей тридцать копеек, отправился в столовую.

Первое, что он увидел, войдя в низкий зал, пропахший котлетами, был знакомый шарф. Ледогорова стояла в очереди вместе с парнем совершенно былинного вида. Лицо его показалось Евгению знакомым, и, кажется, он сам тоже пробудил в молодом богатыре какие-то смутные воспоминания, потому что тот поглядывал на него, хмурясь. Явно они пересекались, но где и когда, осталось загадкой для обоих. Взяв поднос, Евгений встал за ними, надеясь, что Ледогорова его не заметит, но, услышав ее речь, понял, что лучше было бы сразу дать о себе знать.

– Дебил, придурок, черепаха унылая, – громко высказывалась Лидия Александровна, – маменькин сынок! Конечно, когда ему еще насладиться положением доминирующего самца!

На секунду Евгений понадеялся, что речь идет не о нем, но соискательница в следующем же предложении развеяла его сомнения, одним махом припечатав всех никчемных мужиков, которые совершенно заплесневели и оскотинились в гуманитарных науках и мстят нормальным людям за то, что женщины им не дают.

Он подумал уйти, пока она его не заметила, но, с другой стороны, не ходить же голодным оттого, что всякие невоспитанные дуры орут о тебе всякие гадости.

– Не дай бог, он заболеет, просто не дай бог! – напористо продолжала Лидия Александровна. – Попадись он только ко мне в руки, так будет сначала пятьдесят восемь клизм, а потом только уже все остальное лечение.

Евгений не удержался, фыркнул, и Ледогорова обернулась.

– Ой, простите! – От смущения она так похорошела, что у Евгения засосало под ложечкой.

– Ничего страшного. Пятьдесят восемь, значит? Но вы же доктор, как же ваш гуманизм?

– Какой гуманизм, окститесь! Вы ж марксист, стало быть, исключительно классовый подход.

Евгений вздохнул:

– В принципе логично. Ладно, приятного аппетита, Лидия Александровна, ешьте спокойно, я не сержусь.

Ледогорова тоже пожелала ему приятного аппетита и, расплатившись, ушла со своим молодым человеком за свободный столик в углу.

Евгений купил булочку и коржик, решив, что чай попьет у себя на кафедре.

Пока расплачивался, пытался вспомнить, где все-таки видел этого исполинского парня, но ничего не вышло. И о том, что такие удивительные девушки, как Лидия, не бывают одиноки, печалиться тоже не стал. Мечты и воспоминания давно не для него, потому что будущего у него нет, а в прошлое возвращаться нельзя.

Поймав его взгляд, Ледогорова улыбнулась, и на душе вдруг стало хорошо и спокойно, как не бывало уже много лет.

Евгений подошел к ней:

– Давайте мы вот как сделаем. Как только вы подготовитесь хоть самую малость, позвоните на кафедру, и я приму у вас экзамен по телефону, а потом сам занесу ведомость в отдел аспирантуры. Устраивает такой вариант?

Она поблагодарила так искренне, что Евгений совсем расчувствовался и подумал, что сегодня как раз тот самый редкий случай, когда плохой день превращается сначала в очень плохой, а потом внезапно в прекрасный, и то тягостное дело, которое он давно откладывал под разными предлогами, непременно удастся.

⁂

Плакать на рабочем месте уже вошло у Яны в традицию, но сегодня это были не просто глаза на мокром месте, а настоящие слезы градом, и казалось, что всхлипывания ее слышит вся прокуратура.

Заходил Юрий Иванович, против обыкновения почти трезвый и приветливый. Отчитался о работе с родителями одноклассников Коли Иванченко, которые ничего не знали, а если знали, то не сказали, и поинтересовался, нет ли у нее каких идей. Яна, введенная в заблуждение его дружеским тоном, призналась, что подозревает маньяка, только пока не видит ни одной зацепочки, которая помогла бы его вычислить и вообще подтвердить сам факт его существования. «Вот Костенко же вычислил Горькова потому только, что тот не хотел оформляться официально», – начала она, но Юрий Иванович не дал ей договорить. Все благодушие с него как ветром сдуло. «Ты что о себе возомнила? Что надумала? – закричал он. – Издеваешься надо мной, что ли, дура малолетняя!» Обозвал ее еще похуже и ушел, хлопнув дверью так, что стены загудели.

Понятно, что у него на почве алкоголизма наступили необратимые изменения личности, но Яна тут при чем? Почему она должна терпеть оскорбления? В конце концов, разве это профессионально – в рабочее время рыдать, а не расследовать преступления? Да, есть такое правило – терпеть хамство и необязательность, самому доделывать за товарищем по работе, но ни в коем случае не докладывать начальству, чтобы не прослыть стукачом, но разве это хорошо? Разве полезно для коллектива?

Мурзаева, понятное дело, скажет, что Яна должна научиться находить общий язык с коллегами, но как, скажите на милость, это сделать, если человек тебя оскорбил и ушел? Бежать за ним?

Судорожно всхлипнув, Яна вытерла глаза и пошла за советом к Максиму Степановичу. Тот пил чай из стакана в красивом серебряном подстаканнике, а на тарелочке перед ним лежали два румяных домашних пирожка. Пиджак Крутецкий снял, сидел в одной сорочке, и Яна хотела ретироваться, извинилась, что помешала, но хозяин радушно улыбнулся: