Из единой любви к отечеству - [23]

— Почему же не показать? Только чтоб в точности, как у их благородия господина офицера был, что в Погирщину наведывался.

— Такой? — И с этими словами Властов развернул перед Федорой план города. — Вот Двина, вот Полота, а вот Спасский монастырь, вот замок, а это Петербургский тракт, деревня Белое, где мы сейчас находимся. Вот тебе карандаш, отметь на схеме все, что знаешь.

Федора сосредоточенно рассматривала план, а затем робко поставила первую точку.

— Вот тут у них редут, восемь пушек, охрана… Здесь тоже редут, но послабее, с четырьмя пушками, а вот здесь и здесь у монастыря никаких укреплений нет. На валу ровики для пехотинцев. На витебском тракте насыпи сделаны, наши-то не больно стараются, за ними только мальчонке разве что укрыться, стоят за насыпями четыре орудия, а об остальном в записке сказано.

— Ай да молодец, Федора! Вот услужила. Век твою услугу не забуду. Я сейчас на доклад к начальству поеду. А ты располагайся, я обо всем распоряжусь, чтобы ни тебе, ни твоим ребятишкам обиды не чинили.

Властов позвонил в колокольчик, и на пороге вырос все тот же молоденький поручик. Генерал отдал ему распоряжение, а тот, услужливо пропустив Федору, повел ее к большому амбару, одиноко стоявшему на пригорке. Хата, где располагался штаб Пластова, и амбар были единственными строениями, уцелевшими в деревне после июльских и августовских боев. Смеркалось. На пути к амбару Федора с удивлением останавливала взгляд на людях, попадавшихся ей навстречу. Платье на них было гражданское. За широкими поясами торчали топоры, тесаки, пистолеты, на фуражках кресты.

— Ополченцы это, из Петербурга, — пояснил поручик, заметив недоуменный взгляд Федоры. — Приказано тебя у них расположить. Более, как видишь, негде.

Федора и без этих слов заметила, что ополченцы группами сидели у наперебой потрескивающих костров. На плечах многих из них были накинуты рогожки, платки, одеяла.

— Сотенный начальник! — окликнул поручик.

— Здесь, здесь я, — ответил голос из амбара, и в воротах показался плотный мужчина в расстегнутом кафтане и с заспанным лицом.

— А, это вы, господин поручик! Ну что, какие новости? Скоро ли в бой? А то у моих молодцов руки от самого Петербурга чешутся. Да, видать, правду говорили, что с выбором ангела-хранителя нам не повезло. Их сиятельство все больше назад смотрит да каждый свой шаг со столицей сверяет, а она — за шесть сот верст, а Полоцк-то рядом. И числом мы теперь сильны, да, видать, умения надо подзанять.

— Вам бы, Копейкин, прежде чем хулу возводить на начальство, терпением следовало бы запастись. Штурм Полоцка — не штурм снежного города на Урестовских островах на масленицу. Со спеху можно и шею сломать. К крепости сей с умом надо подойти.

— А когда его нет?

— Опять вы за свое! Вот выполните лучше приказание генерала. Накормите, обогрейте и расположите поудобнее женщину о ребятишками. Да позаботьтесь, чтобы ни один волос с ее головы нё упал. Вы отвечаете за нее перед графом.

Только теперь Копейкин разглядел, что в нескольких шагах от поручика стоит женщина и держит за руки детей. "Женщина в дружине? Случай невероятный! Да и примета дурная", — такие мысли мгновенно пронеслись в голове у Копейкина. Но приказ Властоза и ответственность перед командиром корпуса за жизнь незнакомой ему женщины настроили его на деловой тон.

— Я уступлю ей свое место в амбаре. Покорнейше прошу… сударыня. Не хоромы, как видите, зато не каплет. Располагайтесь. Будьте спокойны, поручик. Мои мужички грубы только с неприятелем.

Через десяток минут Бориска и Манятка с жадностью уплетали наваристую кашу, похрустывали сухарями и искоса посматривали на громадного денщика Копейкина, почему-то стоявшего перед опустошавшей котелок троицей навытяжку и не проронившего ни слова до конца трапезы.

После ужина Федора уложила детей, и только когда они сладко засопели, изредка вздрагивая во сне, почувствовала, как усталость зажала тело словно в тиски, сковала веки.

С неделю прожила Федора в лагере ополченцев. Ее наблюдательный глаз замечал многое. Эти люди, по всей вероятности взявшие в руки оружие совсем недавно, выглядевшие суровыми и недоступными, на самом деле оказались простодушными, добрыми и необычайно заботливыми.

Таким был и денщик Копейкина, в больших руках которого солидный солдатский котелок казался кружкой небольших размеров, и всякий раз, когда он нес его, Федора опасалась, что вот-вот он раздавит его и лишит детей наваристой каши.

— Степаном зовут меня, а по фамилии Железнов, стало быть, — представился денщик гулким басом, от которого Федоре стало не по себе.

— Мужа моего тоже Степаном звали, а я Федора.

— Ты не пужайся, Федорушка, и деткам накажи то же. Это мне в наследство от отца досталось и плоть и глас громоподобный. А я на своем веку и мухи не обидел. Не чаял, не гадал, что и воевать мне суждено. И все более по кузнечной части воинству расейскому служил, штыки да пики ковал, а теперь самому пришлось взять оружие в руки да податься в ополчение. От самого Петербургу идем, а вот сразиться с французом не довелось. А тебя-то каким ветром к нам занесло?

— То мой секрет. По надобности я сдесь. Больше тебе ничего не скажу. Не велено.