Из дневника - [2]

… К этому еще нужно прибавить, что она — дочь чиновника, давшего ей конечно чиновническое воспитание. Образовалась она у разных дядюшек-советников, людей глупых, прочивших ее в жены тоже чиновнику. Я ее полюбил за то, что она в жизни много выстрадала, много претерпела обид, и хотя теперь довольна своей настоящей жизнью, но есть и теперь у нее горе

‹…› она, как женщина, видит во всем обман, по крайней мере, со стороны мущин и близких ей знакомых ‹…›. Мне давно жалко ее, жалко как женщину, потому что у нас все еще смотрят на женщину, как на женщину, способную только быть женою мужа; и хотя дали им возможность на приобретение кое-каких знаний для практики, как, например, повивальное искусство, гувернантство, но и тут но дают им возможности к честному существованию, так как все или большая часть получивших дипломы на подобные должности не имеют практики ‹…› Я не буду таким мужем, какими у пас бывают люди. Это будет братняя любовь, и она может надеяться, что я буду любить только ее.

… Одно меня смущает: сколько будет у нас детей и что будет со мной впоследствии. Для этого нужны деньги, а у нас обоих шиш.

26 декабря 1864

Теперь я живу вместе с Каргополовой, так как я с ней пустился на аферу пополам, только в этом пет никакой пользы. Она рассчитывала, что если наймем квартиру в 5 комнат, то можем отдать три комнаты, но вышло, что мы больше думаем, чем выходит на деле. Мы накупили мебели и каждый месяц отдавали свои 36 руб. за квартиру, потому что в двух комнатах никто не жил, а теперь живет какая-то девица, которая по бедности денег не платит, а другой жилец хотя и платит 20 руб. в месяц, но мы накупили в его комнату мебели на сто рублей.

Некрасов приехал барином и со мною обошелся не очень ласково.

… Здесь жил у меня некто Потапов, уволенный из горного ведомства.

Его я видел еще в Екатеринбурге… Там он вел себя гордо и считал вполне себя за сочинителя ‹…› Мои «Подлиповцы» вскружили голову не одному Потапову… он сообразил, что, дескать, — я поеду в Петербург, попрошу Решетникова помочь мне напечатать что-нибудь ‹…› Я прочитал два хваленые им сочинения, по моему понятию они оказались слишком растянутыми, разговоры мало характеризуют людей и вообще по этим разговорам непонятно, чего нужно говорящим людям. Все они сетуют на свою судьбу, на начальство.

… Одну комедию я снес в редакцию «Современника», там прочитали и сказали, что они не могут напечатать, потому что каждое слово нужно оговаривать… Я попросил Некрасова прочитать. Некрасов сказал, что ни очерк, ни комедия не годятся для «Современника». Но Потапов, посылая очерк, написал Некрасову письмо такого рода, что он — человек бедный, служить не может, хочет и может заниматься только одной литературой и желает быть постоянным сотрудником журнала, поэтому Некрасов может заключить с ним контракт с тем, чтобы он дал ему теперь 300 руб.

Некрасов сказал мне, что Потапов — нелепый господин. Потапов написал ему невежливое письмо, но Некрасов ответил ему, что денег ему никаких не может дать. Потапов рассердился на меня и на редакцию, обругал Некрасова, Головачева, Пыпина и Антоновича. Снес он очерк в «Русское слово» — там тоже не приняли… Везде, куда он носил свои сочинения, он просил наперед деньги, и за это его прозвали помешанным ‹…›.

Нужно прежде посылки сочинения в какую-нибудь редакцию понять направление этого журнала, с самого начала заинтересовать сочинением редакторов. Так, по крайней мере, я насмотрелся в редакциях «Современника» и «Русского слова», куда почти каждый день присылают статьи из провинции — статьи различного сорта и различного склада. Сколько мне привелось читать эти статьи, они или написаны безграмотно, без всякого направления, без складу, — или уже различные идеи пересолены ужасно. Все это литераторы доморощенные, которых понять очень трудно… Им еще много надо читать и учиться многому.

Конец декабря 1864 — начало января 1865

В «Современнике» на меня косятся, вероятно, за то, что я печатаю еще в

«Русском слове», с которым «Современник» начал полемику за то, что Писарев в «Нерешенном вопросе» обругал Антоновича и «Современник». Антонович — неглупый человек, но напрасно тратит свои дарования на полемику, которой он портит журнал и выхваляет себя — что он единственный умный в России человек, т. к. он — первый критик в «Современнике».

Придешь в редакцию, поздороваешься, с тобой никто ничего не говорит, и если говорят насчет дел редакции, то говорят шепотом или говорят — «после поговорим, теперь нельзя» ‹…›. Такая натянутость редакции мне очень не нравится, и я хочу перейти на сторону «Русского слова».

5 мая 1865

Сижу я пьяный у растворенного окна во двор. Слышу слева разговоры баб- барынь опетербуржившихся… пустяки; живого, для души разговора нет.

Толкует и жена моя — ей не выдумать толковать дела. У нее практическая жизнь: хлеб почем, квартира почем, тот какой, этот живет дрянно ‹…›.

Направо я слышу из двора веселые крики ребят, по-простонародному ребятишек, они играют в бабки. Я чуть не всплакнул, потому что мне сейчас представилось то, как я играл в детстве в бабки; мне играть хотелось, хотелось быть ребенком ‹…› но только ребенком умным, которому бы можно было отдохнуть…