Из детства Литы - [4]

— Иван Феодорович! Не уезжайте! Не оставляйте меня!.. Милый Иван Феодорович!..

— Ну, деточка, ну, милая, что же поделаешь? Надо… нельзя… — смущенно бормотал старик, гладя ее по темной головке и не зная, что ему с ней делать.

В это время раздался сухой и недовольный голос тетки:

— Что это, стыд какой реветь, как малому ребенку! Брось это сию минуту, слышишь!

И бабушка еще сердитее забормотала:

— Вот так, бывало, ревешь-ревешь… где маменька? А откуда ее взять, когда Бог прибрал? Плачь не плачь — ничего не поможет. Уж я ей говорю, говорю, а она все ревет, знай… неслух такая девчонка…

Лита примолкла и, сдерживая рыдания, пошла проводить Ивана Феодоровича. С ним вместе словно навсегда порывалась для нее связь с Киевом, с Соней, с белым домиком…

— Соню… Соню поцелуйте! — вырвалось у нее опять с отчаянием, и она крепко сжала руки и замерла на месте.

Когда дверь захлопнулась за Иваном Феодоровичем, Литой овладело чувство полного одиночества и бесприютности. Она поглядела на остававшихся в передней женщин, поняв, что теперь она всецело в их руках и зависит от них. И нерешительно стояла, ожидая, что с нею сделают…

На ее немой вопрос ответила Агния:

— Маринушка, устрой, матушка, Мелитину в угловой комнате… или постой, там очень холодно… рядом, в полосатой. Там ей будет отлично. Лушка, вези маменьку. А ты, Мелитина, ступай с Маринушкой, она тебе постелет. Не забудь на ночь-то помолиться… Молитвы знаешь? — строго спросила она.

— Знаю… — тихо сказала девочка.

Когда ее называли Мелитиной, ей все казалось, что говорят о ком-то другом. Она не привыкла к этому длинному имени, дома ее всегда звали Литой, Литочкой, а еще чаще — голубенком, рыбкой, птичкой и другими ласковыми именами. А здесь тетя Агния выговаривала так отчетливо и холодно: Ме-ли-ти-на…

— Лампадку ей зажги, а свечей чтобы не жечь позже девяти часов, — распоряжалась Агния. — Ступайте, а я потом приду, посмотрю, все ли в порядке.

Маринушка пошла в полосатую комнату, за нею Лита, за ними Слюзин внес вещи. Полосатой просторная, мрачная комната называлась потому, что обои в ней были темно-коричневые, широкими светло-желтыми полосами, и по этим полосам шли красные и синие цветочки. Полосатым, порядочно выцветшим ситцем была обита и старая, неуклюжая мебель, и ширмы, загораживающие большую деревянную кровать. Окно выходило в сад, одна дверь — налево, в угловую комнату, а другая — направо — была забита, завешена занавеской, и у нее поставлен тяжелый пузатый комод. В углу стоял, как почти во всех комнатах, киот со множеством темных образов, а над диваном висело овальное зеркало.

— Вот вам и комната! — сказала Маринушка. — Только не шумите и не стучите… чтоб там не услыхали! — кивнула она головой на забитую дверь.

— А там что? — с тревожным любопытством спросила Лита.

— Там… да… там тетенька ваша живет, они нездоровы, так их беспокоить не велено.

— Какая тетенька?

— Какая? Такая… — коротко и недовольно ответила старуха. — Пожалуйте-ка ваше белье, я разложу.

Лита почувствовала, что расспрашивать не следует больше, и смиренно принялась разбирать свои вещи.

Каждая вещичка, каждая книжка напоминала ей что-нибудь родное и милое — Соню, дорогую бабушку… Она вынула свою куклу. Для кукол Лита давно считала себя большой и уже не играла со своей Белоснежкой — так они с Соней называли куклу. Но сейчас Белоснежка была единственным существом, напоминавшим ей дом и способным вместе с ней перебирать в памяти все, что было; потому Лита крепко прижала к себе куклу, усевшись на пустой чемоданчик, и опять тихонько заплакала.

В комнату вошла тяжелыми шагами тетя Агния и, увидав плачущую Литу, неодобрительно покачала головой:

— Перестала бы ты плакать, Мелитина, можно подумать, что тебя в тюрьму упрятали. Приехала к родным; а будешь умницей, так никто тебя и не обидит.

Исчерпав этими словами свою родственную нежность, тетя Агния посмотрела, в порядке ли все устроено и развешено, затем прибавила:

— Беспорядка чтоб не было, каждой вещи свое место. Потом показала Лите, как пройти в комнату, где спала Маринушка, и сказала:

— Если что понадобится — спросишь у Маринушки. Ты как встаешь?

— В восемь часов дома вставала.

— Поздно, поздно! У нас в восемь часов самовар на столе; тебя Маринушка завтра разбудит, а там привыкай сама вставать. Ложишься-то рано. Ну Бог с тобой, да смотри не шуми!

И Агния ушла из комнаты, а за нею, засветив лампадку у киота, ушла и Марина, пожелав Лите спать спокойно.

В столовой большие часы в футляре гулко и густо, как погребальный колокол, сыграли «Коль славен наш Господь в Сионе» и пробили девять ударов, — только девять часов, а в доме и вокруг него было тихо, как поздней ночью.

Лита безумно боялась оставаться одна — она никогда не спала иначе как рядом с бабушкиной комнатой, причем дверь к ней была открыта настежь; но гордость не позволяла ей здесь признаться в этом. Она подошла к двери в угловую и осторожно приотворила ее — там были закрыты ставни, и на нее глянула зияющая черная пустота… Вся дрожа, она закрыла дверь плотно и изо всех сил напряглась, чтобы сдвинуть с места большой диван и заставить дверь. Двери в столовую она не боялась, потому что туда уходили и оттуда входили люди и за ней не было чего-то неизвестного и пугающего, как за дверью в угловую.