Из Декабря в Антарктику - [7]

Поэтому так необходимо формировать сильное сознание.

Конечно, многое у меня не получалось. Например, держать глаза открытыми при встречном ударе. Рефлекс, с которым ничего не поделать — всякий раз я зажмуривался, и все внутри сжималось.

В какой-то момент мастер остановил тренировку:

— Тебе нужно кое-что понять о природе боли, — взяв меня за щеки и глядя в упор. — Это лучший учитель, не закрывайся. Разреши себе принять боль и обозреть. Затем на мягком выдохе отпусти.

Раздался свист бамбуковой трости, и живот обожгло. Я согнулся пополам, но, скорее, от неожиданности, чем от силы удара.

— Расслабиться, обозреть… — повторил голос, — на выдохе произносишь: «спасибо».

Последовал хлесткий удар.

— Спасибо, — скромно обронил я.

— Не слышу!

Снова свист трости, разрезающей воздух.

— Спасибо!

— Не забываем улыбаться.

Еще удар.

— Спасибо! — натягиваю улыбку.

— Смотри в глаза противнику.

И снова обжигающий удар.

— Спасибо!!

После сотни повторений это истязание закончилось. Живот горел, покрытый красными полосами.

Тогда мастер приблизился и прошептал на ухо:

— Точно также и с твоей внутренней болью. Открой глаза. Возьми свой урок и отпусти с благодарностью.

Больше учитель не произнес ничего.

Целые недели проходили в молчании. Общение потеряло смысл, ведь каждый знал распорядок и что полагается делать. Никогда бы не подумал, что истинное понимание основано на отсутствии слов.

В четвертую полную луну мы распрощались, ничего не сказав друг другу. Все было понятно без разговоров. Ученик должен в какой-то момент отделиться от учителя. Подняться и идти собственным путем. Теперь, благодаря Кру, у меня появилось самое необходимое — вера в себя.

Сердце наполнилось грустью, смешанной с теплом и любовью. Нас связывало гораздо большее, нежели обучение и тренировки. Большее, чем любая дружба. Тогда я еще не знал, что умею плакать, иначе бы обязательно заплакал.

Я смотрел на удаляющийся белый силуэт, пока джунгли окончательно не растворили его. И долго-долго после этого продолжал смотреть, ни о чем не думая.

* * *

Климат сменился на жаркий, духота нарастает. Переместился спать наружу, под навес. Действовал я, скорее, интуитивно, чувствуя настроение джунглей и в каком темпе они живут. Теперь я ночевал на открытом воздухе и дышал вместе с ними.

По вечерам ходил в сумерках с ведром, утоляя жажду фруктовых деревьев. Оказывается, на ветках личи поселилось семейство зеленых змей. Совсем под боком.

У меня нет проблем с новыми соседями. Змеи умные. Чувствуют присутствие человека и держат дистанцию. Я тоже их не беспокою. Так мы и уживаемся мирно, спим в десяти метрах друг от друга. Змеи и я все понимаем.

Утром возобновляю тренировку. Начинаю с медитации, которая заключается в том, чтобы замедлиться до скорости улитки. Тогда начинаешь видеть мир по-другому, замечать гораздо больше. И чувствовать.

Ме-е-едленно переношу центр тяжести, совершая примерно пару шагов за пятьдесят ударов пульса. Блики рассыпались алмазами по листикам. Запах лаймовой свежести. По щекам пробегает ветерок, теребя растительность над губой; всосавшись в ноздри, щекочет прохладой. Кончик носа чешется. Босые ноги мнут густой травяной ковер. Камушек впивается в пятку, и колено трясется, удерживаю баланс. Вокруг вьются москиты — шайка настырных гиен — постукивают по спине, жаждут свалить с ног. Сохраняю равновесие. Замираю на одной ноге. Продолжаю ползти.

Стало ясно, что учение Кру выходит далеко за рамки муай чайя, а также любые определения стиля. Это состояние разума, когда прекращаешь думание и отцепляешься от физического. Получается, все эти месяцы мы тренировали не боевые техники, а привычку находиться в потоке.

Сны значительно сбавили обороты, и поменялся их характер. Все реже я умирал, реже приходилось бежать без оглядки. Я понял: чтобы прошлое перестало терзать, нужно его перерасти. Не цепляться за старого себя, а преобразиться в качественно новую личность. Тогда прошлое останется с тем, прежним тобой, и будет мучить его, а не тебя.

Моя вчерашняя версия исчезала, здесь и сейчас писалась новая история.

Однажды, когда на лагерь пала тьма, джунгли проявили внешнее беспокойство. Птицы кричали тревожней обычного, в воздухе зрело напряжение. Вспыхнула верхушка соседней горы. Огонь вязко полз вниз, напоминая извержение вулкана. Пожар двигался в сторону лагеря.

Собрав запасы воды, я замуровался в хижине. Законопатил окна и крупные щели, опасаясь вовсе не огня, а хаоса, который тот предвещает. Не было сомнений, что через лагерь, спасаясь, хлынет всякая живность.

Смочив кусок тряпки, обматываю его вокруг головы, как туарег. Закрываю глаза. Дышу через мокрую ткань. Жду. Сквозь щели стен проникают струйки ядовитого дыма. Джунгли оцепенели, все вокруг затихло. Кроме зловещего треска голодной пасти. Ветра нет — видимо, тоже испугался. Духота и тяжесть. Впервые с момента расставания с Кру, я по-настоящему ощутил, что остался один.

Утром вдоль хижины проплывают кислотные клочки облаков. Поднимаются откуда-то снизу, с подножия горы. Воздух сушит ноздри, царапает глаза. Тишина сдавливает уши.

Парит.

В рассеянном мутном сиянии не осталось даже теней. Сверху, из дымчатой невесомости, падают черные хлопья. Пепельный снегопад неспешно укрывает землю мертвыми ошметками.