Из африканского дневника - [8]

Но увидеть это мне не пришлось.

Раньше я увидел большой желтый шар, висевший над крыльцом двухэтажного дома - низ каменный, из острых камней, связанных глиной с известью, верх дощатый.

- Отель "Жорж", - пояснил Борвенков, - хотите заглянуть? Конечно, говорил он, отчего-то чуть заробев, когда мы вошли в вестибюль, - тут вам, пожалуй, будет куда удобнее. Тем более, как я понял, что вы журналист. Номера вполне приличные. Уборная и все такое - внутри. А у нас, то есть у меня, что? Одна всего-навсего комната, и нас четверо. Да еще на ночь собаку внутрь берем. Потому что она скучает об детях на воле. И даже воет. А поскольку она воет, ее могут другие проходящие звери очень свободно затронуть. И даже уничтожить. Мало ли тут...

Хозяину отеля, сухонькому старичку с черной, густо посеребренной головой, Борвенков представил меня, должно быть, в столь лестных для меня выражениях, что хозяин сперва совершил на своих подагрических ногах нечто близкое к танцу и уж затем повел меня по шаткой скрипучей лестнице на второй этаж. Здесь распахнул дверь в действительно приличный, но нестерпимо душный номер. Однако не советовал открывать окна и зажигать при открытых окнах свет.

- Ящерицы очень бедовые тут. Не хуже обезьян, - пояснил Борвенков. Очень просто могут и в постель вскочить и напугать со сна. Словом, хозяин никакой гарантии, как он объясняет, насчет их не дает.

Было что-то невыразимо грустное в том, как Борвенков, попрощавшись со мной, пожав мне руку, попятился к двери, говоря:

- Ну, словом, вот так. Одним словом, до свидания. Передавайте там всем, одним словом, привет. Земле нашей, одним словом, народу. А я вот покамест тут остаюсь, очень благодарный вам за разговор и внимание...

Он стал спускаться по лестнице. Потом вдруг остановился и, еще раз поглядев на меня, будто вспомнив что-то, вдруг сказал:

- А вообще-то я другой раз думаю: будь она проклята, та алюминиевая, мятая-перемятая тарелка с жидким немецким супом, на которую я польстился тогда. И потерял - что? Родину, то есть все на свете. Уж, может, лучше было тогда помереть с голоду. Но кто же знал? А вот, видишь, как получилось. Одним словом, прощайте. Не поминайте лихом за лишний разговор и за все. Пошел я...

Он сбежал по этой катастрофически скрипящей лестнице, и было слышно, как прохрустел гравий под ногами, когда он обогнул отель.

Все-таки я зажег свет в номере. И сию же минуту увидел, как что-то длинное, темное, похожее на змею зашевелилось в большом белом плафоне под потолком. Из плафона минуту спустя высунулась узенькая головка и неодобрительно оглядела меня сонными глазами.

В этот же момент меня позвали вниз к телефону. Интересно, кто мог узнать, где я? И кому я мог потребоваться в это время?

Звонил доктор Ермаков. Может ли он зайти ко мне сейчас.

Доктор был не один. Его сопровождала (или он ее сопровождал?) очень стройная блондинка, показавшаяся мне в первое мгновение необыкновенно молодой в сравнении с мужем.

Впрочем, и доктор сейчас не выглядел таким пожилым, как в госпитале часа два назад.

Без белого халата, в темно-зеленом костюме, при красном галстуке он казался много моложе своих лет. И говорил более оживленно, сожалея, что не удалось, как следовало, побеседовать там, в госпитале:

- Были многие неотложности, и, кроме того, извините меня, с вами был этот тип...

- Ну почему, - вдруг вспыхнула жена доктора, - ты постоянно называешь несчастного Борка "этот тип"?

- Катя, прекрати, - с почти болезненной интонацией попросил доктор. И сразу снова стал выглядеть пожилым. - Дай поговорить. Дай поговорить нормально с человеком. Я так рад. Мне так приятно. Дай поговорить...

- Говори, но говори, пожалуйста, как человек, - потребовала супруга. Я не могу терпеть твою постоянную неприязнь. Девочка - крошка, эта Надя, которую я принимала при родах, бегает ко мне чуть ли не каждый день, спрашивает, как по-русски будет "кошка", "конь", "трава". Сама, без посторонней помощи почти научилась читать по-русски. Спит и видит во сне удивительную страну, в которой родился ее отец. А отца мы называем "этот тип".

- Ну извини, Катя, но это все не так просто, - сказал доктор. - И даже очень не просто...

- Вот именно, - подтвердила жена. И повернулась ко мне. - Вы понимаете, миссионеры когда-то построили здесь хижину и назвали ее госпиталем святого Эммануила. По прошествии десятилетий на том же месте при помощи Советского Союза было выстроено прекрасное здание, вы же видели, настоящий современный госпиталь. Но местные жители по-прежнему называют его именем Эммануила. Хотя непонятно, при чем тут какой-то Эммануил? Да и был ли на самом деле такой святой? Однако все повторяют...

- Не могу понять, к чему ты это? - устало посмотрел на жену доктор. И снял очки, чтобы протереть их носовым платком.

- К тому, что люди любят повторять затверженное. Ты сделал прекрасную операцию Борвенкову. Можно сказать, оживил его. Хотя мог бы и не оживить. И все равно повторяешь одно и то же: "этот тип".

- Ты была бы права, если б я не воевал, не видел войны. Но я, к сожалению, ее очень хорошо видел. Своими глазами.