Июнь - [13]

— Карпухин, канавой — в густняк, я за тобой! Прикрывая отход Карпухина, он бросил гранату, дал очередь и переполз в осушительную канаву, уводившую от мыса в лесную чащу. В канаве догнал Карпухина, затопал следом.

Канава была бросовая, неглубокая, по пояс, приходилось пригибаться. Сапоги чавкали по месиву, вонявшему затхлостью, стенки пачкали желто-бурым, как гной с кровью. Секли склонившиеся ветки, посвистывали пули, откуда и куда стреляют, не разбери-поймешь, позади автоматные очереди и крики «хайль», надо оторваться от фашистов, запутать их, сбить с толку.

Бежать было тяжело. Автомат колотил Бурова по груди, пот стекал по лицу, по шее, острая боль вступала в ушибленную коленку, дыхание саднящее; кажется, сердце колотится потому, что автомат бьет по грудной клетке. Буров поймал себя на мысли: думается ясно, и о пустяках думается, не только о главном, о войне, просто удивительно. И этой мысли он удивился и приказал себе: «Не растекайся мыслями, сосредоточься на главном».

В конце осушительной канавы с разбегу наткнулся на Карпухина, едва не сшиб его.

— Ты чего остановился?

— Нету мочи… выдохся…

Карпухин разевал рот, крутил шеей, словно выпрастывал ее из петли, царапал пальцами ворот гимнастерки. Буров подтолкнул его в бок:

— Нельзя задерживаться… Поглубже в густняк… там передохнем!

— Силов нету…

— За мной!

Он отстранил Карпухина, вылез из канавы и, припадая на больную ногу, побежал краем опушки. За спиною — дыхание Карпухина.

Подле родничка, во мшанике, Буров сбавил шаг, и теперь Карпухин чуть не сшиб его. Они стояли, переводя дух, отфыркиваясь. Желтая, с черными пятнами и крупная, как летучая мышь, бабочка пролетела меж их лицами. Бабочка? А мыши, что летали ночью, — когда это было? Давно, до войны.

— Угостимся, Саша, родниковой.

Сняв фуражку, Буров присел на корточки, колено заныло. Зачерпнул пригоршнями воду, от которой сразу заломило зубы. Попил, ополоснул лицо, намочил затылок. А Карпухин лег плашмя и не отрывался от воды.

Окунул голову и снова припал к струе. Буров выбил из фуражки пыль и сказал:

— Не обливайся.

Карпухин покрутил шишкастой, стриженой головой, пророкотал:

— Ох, пресвятая богородица, дева пречистая! Ох, здорово! Едри твою качалку, здорово!

Он выразился и покруче, виновато потупился. Буров распрямил плечи, нахлобучил фуражку.

— Товарищ сержант, извиняйте-прощайте. Сорвалось.

— Ладно, ладно.

— Поесть бы чего, — со вздохом сказал Карпухин. — Времечко-то к завтраку.

Завтрак? Кое-кто плановал: к завтраку вернемся из секрета. Порушились планы, разве, можно было их строить, в тот субботний вечер?

Ноги расслабленно дрожали, Буров прилег за пнем. Из ямки, смахивающей на сусличью нору, начали вылетать осы — земляные, наизлейшая осиная порода. Хотя добрых ос вообще не бывает. Как и добрых фашистов. Ты же про это был наслышан, Буров, а вот решил закрыть глаза? Так пацан прикрывает глаза, и ему кажется, что его уже не видно, опасность не угрожает. Самообманом занимался, Буров?

Осы кружили, улучая момент, чтобы напасть. Вон их сколько, не отобьешься, надо уходить. И на заставу надо поспешать, оклемались — и будет.

— Пошли, Саша.

Карпухин подтянул пояс еще на одну дырочку, забросил винтовку на ремень, зажевал папиросный мундштук. Буров пошарил по карманам, вытащил смятую, раздавленную пачку «Беломора». Карпухин протянул свою:

— Берите, товарищ сержант.

— Спасибо. А моя была непочатая, пропала, жаль… — И опять в голову пришло: «Черт знает о чем думаю!..».

Буров прикурил, затягиваясь и выпуская дым через ноздри. Частыми затяжками они докурили, и Буров приказал:

— Шире шаг.

— Сколь силов хватит, выложимся.

— Должны выложиться!

— Двинем Великим лесом?

— Да. Урочищем сподручней подобраться к заставе.

— Как думаете, хлопцы держатся?

— Еще как!

— А подмога не запоздает?

— Ни в коем разе!

— Мне писарь комендатуры по секрету болтал. Пятой армии по плану обороны полагается подходить к границе на третьи либо на четвертые сутки.

— Быстрей подойдет!

— Товарищ сержант, а немец-то все-таки угораздился напасть! Не сойдет это ему задаром, душегубу окаянному!

— Будь уверен: не спустим!

Перебрасываясь с Карпухиным отрывистыми фразами, Буров вслушивался в военные шумы. Все так же над Бугом канонада, но она будто раздробилась на отдельные очаги. Взрывы бомб и снарядов в городках особенно сильны. Ружейно-пулеметная стрельба отодвигалась на восток.

3

Карпухин плелся, не переставая, ругать немцев. Буров хотел сказать: «Отставить разговоры!» — и не сказал, убыстрил шаг. На заставу, на заставу! Два активных штыка — это что-нибудь да значит. С боеприпасами, правда, жидковато: пара гранат, магазин непочатый, остальные израсходованы.

— Карпухин, подсчитай свои боеприпасы.

— А на кой хрен? Патронов — штук тридцать, гранат — ноль целых ноль десятых.

— Да, жидковато у нас с тобой.

— На заставе разживемся.

Буров не ответил, прибавил шаг. Карпухин проворчал что-то о силенках, однако вскоре замолк, фыркал да отдувался. Жарко было и Бурову, соль разъедала ссадину на щеке, в коленке похрустывало и покалывало, он припадал на ногу. Сапоги вязли в зыбучем песке. В лесу было душно, застойно и мглисто.