Ивановы годы. Иваново детство - [9]
Давайте, попробуем понять. В конце концов, у нас есть важная фора: все уже многократно сказано до нас, так что мы можем оценивать аргументы с позиций самой элементарной житейской логики.
Прежде всего, — перечислять не стану, это все известно, и карты есть, — царь взял под себя территории, в той или иной степени важные в связи с идущей войной и торговлей, как внешней, так и внутренней. Включая основные водные пути. Вошли в опричнину и районы добычи всех видов стратегически важного сырья, включая солеварни, и крупные рыбные промыслы, и конские пастбища, и южные форпосты, где планировалось создать новую засечную черту против Крыма. Равным образом, была разделена и Москва, с тщательно продуманным прицелом на то, чтобы «опричные» участки разделяли подворья княжат, — на всякий случай. Короче говоря, царь многое брал в свою пользу, но в то же время многократно увеличивал долю личной ответственности.
Итоги? А давайте разберем, благо все на поверхности.
Начнем с того, что по всем меркам хорошо:
(а) были окончательно сломлены (не уничтожены, но все-таки) «отчины и дедины», то есть, государства в государстве, со своими судами, налогами и частными армиями, а следовательно, установлен единый на всех закон;
(б) резко рванула вперед система «службы с земли», то есть, социальных лифтов, открывающих путь к карьере, как военной, так и гражданской, всем худородным, кто так или иначе проявлял себя.
Это, по сути, была революция сверху, и этого не отменить. Как ни относись к писаниям Штадена, но даже этот фантазер отмечает, что Иван «хотел искоренить неправду правителей и приказных (...) хотел устроить так, чтобы новые правители, которых он посадит, судили бы по Судебникам, без подарков, дач и подношений», и что важно, при этом не боялся просить поддержки у хижин. Что, кстати, царь вполне сознавал. По крайней мере, судя по строкам из переписки с Грязным: «Ино по грехом моим учинилось, что наши Князи и бояре учали изменяти, и мы вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды».
В итоге, по всему, что нам известно, посады были новыми порядками вполне удовлетворены и даже довольны. Зачисления в опричнину, как особой льготы, просили иностранные купцы. И царь шел навстречу низам. Тем же Строгановым, еще простым купчишкам, были дарованы самые обширные привилегии, какие никогда не вотировала бы Дума, — и к чему это привело, общеизвестно. Да, в конце концов, и бурное развитие заморской торговли, заставившее психовать самого Сигизмунда («Московский Государь… ежедневно усиливается, ему доставляются не только товары, но и оружие, доселе ему неизвестное, и мастера и художники: он укрепляется для побеждения всех прочих Государей») тоже имело место именно в «опричи».
А теперь о плохом.
Сугубо теоретически, чтобы потом, говоря о конкретике, не отвлекаться.
Если вы обратили внимание, выше прозвучало слово «революция». А любая революция, на первом, по крайней мере, своем этапе выглядит неаппетитно. «Общая польза», изложенная опять же чуть выше, не подразумевает коврижек ни для отдельной личности, попавшей под каток, ни для изживших себя, но пытающихся цепляться за старые привилегии социальных слоев. Безусловно, говоря о необходимости «перебрать людишек», Иван подразумевал именно «перебрать». То есть, провести проверку уже «набранных», проверить, кадры, возможно, переставить их в рамках структуры, — а вовсе не казнить всех подряд. Как, кстати, и Александр Григорьевич, заявив однажды, что аппарат нужно «перетрахивать», подразумевал именно отсев, очистку, а вовсе не то, что подумала многоопытная минская оппозиция. И тем не менее, если кого-то смущает «слезинка ребенка», извините, ничем не могу помочь. Законы истории неотменимы, как законы физики, — и горит Вандея (только потому, что крестьяне не понимают, почему нельзя кланяться кюре), и бредут по дорогам Англии десятки тысяч добрых йоменов, в одночасье, вопреки всякому закону превратившихся в бомжей.
И. И. И.
А не бывает иначе. И лютый беспредел, творимый опричниками (к слову, далеко не всегда по царскому приказу) это все те же прекрасно известные нам перегибы на местах, обычное и печальное следствие головокружения от успехов, помноженных на сословную неприязнь «худородных» к княжатам. Тем паче, что, — повторю еще раз, — бояре боярами, а рвали по живому и налаженную жизнь удельных дворян, и боевых холопов, а это были люди вооруженные, опасные и вполне способные мстить. Так что, уж извините, на упреждение. Как везде. И абсолютная власть на месте обезумевшего от вседозволенности опричника (они не все такие были, но нередко) мало чем отличалась от такой же абсолютной власти кромвелевского капитан–генерала, петровского сержанта, делегата Конвента или сулланского ветерана, назначенного претворять новации в жизнь.
Так что, кому не нравится, пусть выпьет море.
И вот еще что. Об этом почему-то очень редко говорят, — по крайней мере, публицисты, — но Иван, «
