Иванов.ru - [3]

— Обороты! — истошно закричал «правак».

Но Иванов видел только прицел. Он не боялся, что тяжёло загруженная машина на пределе возможности, сорвавшись от напряжения, свалится, упадёт, потеряв обороты перетяжелённого несущего винта, так как в этот миг он и она слились в один организм, жизнь которого зависела теперь от них обоих. За долгие годы полётов на вертолётах Иванов научился всем телом чувствовать жизненные ритмы винтокрылого друга, и был уверен, что вертолёт не подведёт его в решающий момент.

Оба двигателя натужно выли на самой высокой ноте, выдавая мощность, необходимую для маневра.

— Высота 250 метров, — отрывисто сообщил правый лётчик.

«Теперь пора!» — подумал Иванов и плавным движением ручки управления вогнал ферму в сетку прицела. Понимая, что промахнуться никак нельзя, — пулемётчик уже перенёс огонь на атакующий транспортный вертолёт, — Иванов действовал, как на тренажёре. «Не спеши», — повинуясь внутреннему голосу, Иванов аккуратно подводил перекрестье сетки прицела на крышу фермы, откуда в глаза продолжала бить нестерпимо яркими вспышками молнии огневая точка противника.

— Держите, суки! — произнёс Иванов, нажимая кнопку пуска ракет, и почувствовал характерный рывок. Из каждого из четырёх подвесных универсальных блоков с обоих бортов вертолёта, оставляя дымные хвосты, вспыхнувшими стрелами вырвались по восемь ракет и двумя стайками, сливаясь впереди в одну большую стаю, пошли к цели. Ракеты первого пуска ещё не достигли земли, как за ними последовали тридцать две ракеты второго залпа. Успев заметить, как первые разрывы стали плотно ложиться перед строением, на крыше которого работал пулемёт, и как, захватывая всё большую площадь, фонтаны взрывов накрывают всю ферму, Иванов глубоким левым креном увёл вертолёт с боевого курса…

… Начало лета. Они с Наташей идут по вечернему парку. Девушка заходит вперёд, останавливается и смотрит ему в глаза:

— Знаешь, что я ответила вашему замполиту? — Наташа обнимает Иванова за талию обеими руками. Он чувствует живое тепло её рук. Она прижимается к нему всем телом и, глядя снизу вверх околдовывающим взглядом серо-голубых глаз, задаёт вопрос:

— А что бы ты ответил на моём месте?

— Не знаю, — говорит Иванов.

— А ты подумай.

— Не знаю, — пожимает он плечами.

— Я ему сказала: «Что в вас есть такого, чего нет у Саши?»

Она уже не смеётся, а доверчиво, как ребёнок, припадает к его плечу. Иванов чувствует себя самым счастливым человеком на свете…

…— Саня! — раздаётся предостерегающий крик Андрея Ващенки. Иванов резко разворачивается и принимает боевую стойку, ожидая удара, но видит другое: офицер в окровавленном камуфляже стоит на ногах и держит в запачканной кровью руке направленный на Иванова пистолет. Оцепенение проходит быстро. Страха Иванов не испытывает, он напрягается, готовый действовать по первому приказу внутреннего голоса. Откуда-то изнутри снова накатывается ярость. В голове стучит одна мысль: «Убить! Не ты его, он — тебя!» Противник резко передёргивает затвор, загоняя в ствол патрон. Иванову необходимо срочно что-то предпринять. Но что? Если этот бугай решил стрелять, то достать из кармана свой пистолет Иванову не успеть, а противник стоит слишком близко, чтобы пытаться бежать, и слишком далеко, чтобы успеть напасть до того, как он выстрелит, даже если использовать подкат. Остаётся только одна надежда — на Андрея Ващенку. Тот стоит неподалёку.

— Что, ссышь, летун? — тяжело говорит уверенный в своей победе окровавленный противник.

— Убери «игрушку», — как можно спокойнее, произносит Иванов. — Здесь детей нет, чтобы пугать!

Но голос всё же выдаёт волнение.

В этот момент, потирая затылок, приходит в себя лежащий на земле офицер.

— Валерка! Ты что, ох. л?! — кричит он и, поднявшись с земли, делает попытку подойти к своему окровавленному товарищу.

— Б..дь, всем стоять! Никому не шевелиться! — в припадке истерики тот быстро переводит пистолет на Ващенку, потом снова на Иванова. — Я с этим падлом сам буду разбираться!

Глядя на испачканный кровью толстый короткий палец на спусковом крючке, Иванов ожидает выстрела. Ващенка стоит справа, метрах в четырёх от противника. Краем глаза Иванов видит, как Андрей, оставаясь вне поля зрения психа, медленно вытаскивает из кармана куртки пистолет, затем резко вскидывает руку, досылая в ствол патрон, и падает на одно колено:

— Брось пистолет, гад, яйца отстрелю! — Для большей убедительности Ващенка стреляет в воздух. В вечерней тишине одинокий пистолетный выстрел звучит, как гром…

…Боль в голову, а затем и во всё тело возвращается по частям, вместе с коротким и отрывочным восприятием происходящего. Сознание медленно приходит откуда-то из глубины тёмной вязкой бездны прошлого, перемешивая его с настоящим. Постепенно стал заново выстраиваться мир звуков и ощущений. Иванов, почувствовав тело, понял, что нужно открывать глаза. Зачем? Сколько он здесь пролежал? Видимо, достаточно долго, чтобы успеть вспомнить свою жизнь. Его больше не били, и в тяжёлой гудящей медленно соображающей голове появилась первая мысль о спасении. Иванов разомкнул веки и, осторожно повернув голову, осмотрелся. Место показалось незнакомым: в отражённом от снега рассеянном свете одинокого прожектора в полумраке совсем близко виднелся забор из бетонных плит и слева от него — освещённая прожектором часть какой-то незавершённой стройки. На фоне светло-серого забора чётко вырисовывались три тёмных силуэта и время от времени там вспыхивали красные огоньки сигарет. После короткого раската смеха до Иванова долетел приглушённый обрывок фразы: «Сейчас кончим этого недоноска и — в сауну, грехи смывать!». Иванов понял, что говорят о нём. Эти трое уже списали его со счетов ещё живого.