Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони… - [11]

- Мне еще противнее, капитан. А что сделаешь? Жизнь такая, что только поворачивайся побойчей, а то затолкают.

У диспетчерской их ждала высокая худая женщина в белом платочке, повязанном вровень с бровями. Она выхватила у Сергея канат, неумело зачалила, приговаривая:

- Да сама я, сама… Не беспокойтесь.

- Паша?… - Иван торопливо прохромал к носу. - Ну, давай шагай на катер. Как Федор?

- Да все так же, Иван Трофимыч, все так же. Кланяться вам велел, благодарил. И я вам благодарная, Иван Трофимыч, так я вам благодарная…

Она тихо заплакала, утирая слезы концом платка.

- Будет тебе, Паша, - сказал Иван. - Садись вот сюда.

- А Федя лежит, - совсем тихо сказала Паша. - Не шевелится, тихо лежит, спокойно…

- Да… - Иван вздохнул, присел рядом, вытянув хромую ногу. - Была в кадрах?

- Была, Иван Трофимыч. Оформили меня. Вот. - Паша достала новенькую трудовую книжку. - Я ведь работать пришла, Иван Трофимыч. Я за Федю моего.

- Домой ступай, - сказал Иван.

- Да как же, Иван Трофимыч? Ведь матросом я к вам. Пятьдесят рублей положили мне…

- Двадцатого приходи. Получка у нас двадцатого и пятого каждого месяца.

- Вы позволите, Иван Трофимыч, хоть постираю с вас. Рубашечки, может, бельишко. И товарища вашего.

- Не надо, Паша, спасибо. Ступай домой. Вовке скажи, что жду его к семи, как условились.

Потом их срочно отрядили тянуть плот - "воз", как это именовалось здесь. Многотонная громадина длиною в четверть километра медленно ползла сзади, катерок, задыхаясь, волок ее, дрожа корпусом и глубоко осев кормой. Трос звенел, как струна.

- Сдадим и пообедаем, - сказал Иван. - Пора уж.

Он сидел перед рубкой рядом с бригадиром плотовщиков - рослым, угрюмым мужиком, ехавшим на буксир оформлять акт о сдаче плота. Бригадир всю дорогу радовался, что работа идет без перебоев, и этот плот - уже сверхплановый.

- Премию дадут, Трофимыч. Рубликов, думаю, полтораста. Может, сена раздобуду: лето уже за половину зашло…

Навстречу шел "Быстрый" - катер сплавконторы. Сергей дал отмашку по борту, но "Быстрый" с ходу подошел почти вплотную.

- В два митинг!… - прокричал в рупор капитан. - У конторы! Понял, Трофимыч?

- Понял, Антон Сергеич! - крикнул Иван, и катер ловко отвалил в сторону.

- Точно, говорили насчет собрания, - подтвердил бригадир. - Ну, Трофимыч, кажись, с тебя причитается…

Сдав плот, они ходко пошли к конторе. Причал был весь забит катерами, и Иван отшвартовался у борта самоходного топлякоподъемника.

- И вас с работы сняли? - удивился он.

- Приказ такой, - ответил капитан подъемника, совсем еще молодой, плавающий самостоятельно первую навигацию.

Через топлякоподъемник к ним пробирался председатель месткома Володька Пронин - в белой рубашке, при галстуке, с папкой.

- Ну, быстренько, быстренько, люди ждут. Значит, повестка такая: я информирую о вашем трудовом подвиге, затем…

- Ох, Володя, не надо!…

- С воспитательной целью…

Тут из рубки вылезла Еленка. Пронин пронзительно глянул на нее.

- Товарищ Лапушкина, вы бы приоделись. Перед народом стоять будете.

- Не пойду я, Иван Трофимыч…

- Живо, живо, товарищ Лапушкина! - крикнул Володька.

Еленка завозилась, переодеваясь, и вышли они на площадь, когда народ уже собрался. Володя шел впереди, пробираясь к спешно сооруженной трибуне. Люди с готовностью уступали дорогу.

- Здорово, Иван Трофимыч!

- Гляди, Еленка-то, Еленка-то сияет!…

- Трофимыч, магарыч не зажми!…

Вслед за Прониным они поднялись на трибуну, где уже стояли директор Юрий Иванович, парторг Пахомов и Николай Николаевич. Володька прошел к перилам трибуны, на ходу доставая из папки исписанный лист.

Иван не слушал, о чем кричал Володька. Он стоял неуклюже вытянувшись, не зная, куда девать ставшие вдруг ненужными руки. Впопыхах он забыл палку, нога замлела, но он не решался шевельнуться. Он был оторван от своих и мучительно стеснялся и хромой ноги, и небритых щек, и мятых, давно не глаженных брюк.

Володька говорил до того плавно, что никто уже не слушал его. Голубой папиросный дымок вился над толпой, она беспрестанно двигалась, словно переминаясь с ноги на ногу, и приглушенно шумела.

- Вот они, герои затона! - продолжал Пронин уже слегка осевшим голосом. - Капитан Иван Трофимыч Бурлаков, матрос Елена Лапушкина!…

Он громко зааплодировал и предоставил слово директору. Директор достал из кармана бумагу, расправил ее: и начал читать строгим, ровным голосом. Шум сразу стих.

- "…В ознаменование трудового подвига, совершенного экипажем, с сего числа присвоить буксирному катеру номер семнадцать личное наименование "Волгарь" и впредь именовать так во всех видах судовых документов…"

Люди захлопали, а молодой голос спросил:

- А зачем так, товарищ Федоров?

Кричал белобрысый капитан топлякоподъемника.

- А как предлагаете? - спросил директор.

- Предлагаю просто: "Иванов катер". Все равно его так везде зовут. Даже в Юрьевце.

- Точно! - весело крикнул еще кто-то.

- Минуточку, товарищи, минуточку! - Пахомов шагнул к перилам.

Возникшее было оживление потухло. Пахомов продолжал:

- Мы знаем, как называют "Семнадцатый" и у нас, на затоне, и на гензапани, и даже на Волге. Только это ведь прозвище, товарищи. Прозвище катера, а не имя. А судно должно иметь имя. Это - высокая честь, товарищи! И лучшего имени, чем "Волгарь", мы не придумаем: специально под капитана подгоняли!