Иван — я, Федоровы — мы - [18]

Вечером Ваня только переехал мост, как машину остановил Дымов. Он ожидал его в новом обмундировании, радостный. Наша артиллерия разбила скопления противника, и первая попытка немцев взять русских в клещи не удалась. В самом хорошем настроении Дымов и Ваня ночью добрались к своим.

— Ну, докладывай, лейтенант… Огонь, как тебя к Сологубу притащили? — спросил комиссар Филин. Он, как всегда, уже знал обо всем.

А затем Ваня услышал в темноте голос Богдановича: он стал отчитывать Дымова за то, что тот не подождал, пока откроют движение по мосту, и поплыл через простреливаемый немцами Дон.

«Чуть что — так выручай, Дымов!..» — удивился Ваня. Теперь он готов был заступиться за «своего лейтенанта» — так впервые он назвал его про себя.

В ночной тиши раздались тяжелые взрывы, зашарили но небу лучи прожекторов. Это немцы бомбили на подходе к Дону наши эшелоны с боеприпасами, которым все тяжелее сюда было пробиться. За Доном плацдарм настолько сузился, что немцы уже обстреливали железнодорожный мост из полковой артиллерии. К этому времени дивизия Сологуба оказалась отрезанной от соседних соединений и прижатой к реке на небольшом участке у самого моста. От всей противотанковой части Богдановича сохранилось едва ли три огневых взвода. Казалось, что уже нет сил удержать плацдарм, но поредевшие части дивизии все еще отражали натиск противника.

Наконец произошло самое страшное — прекратился подвоз боеприпасов. И когда немецкие танки прорвались через наши боевые порядки — вот-вот захватят мост и овладеют левым берегом Дона, — комдив принял решение: передать оставшиеся боеприпасы одному из батальонов для того, чтобы удержать мост, пока все части дивизии займут оборону на той стороне…

Рвалась шрапнель. Осколки молотили по железным фермам моста и с диким воем отлетали. Пылали просмоленные шпалы. Огонь слизывал краску с железа. Задыхаясь, Ваня бежал по горящему настилу. Кирзовые сапоги и вся одежда так нагрелись, что жгло тело.

— А-а-а!.. — раздался рядом истошный крик. Кто-то, охваченный огнем, сорвался с высокого моста; в грохоте рвущихся снарядов не было слышно всплеска…

— Давай, давай, Ванюшка!.. — Черношейкин толкал его в спину, а Ваня все оглядывался…

На правом берегу остались лейтенант с комиссаром. Комдив приказал им уничтожить две машины с противотанковыми пушками. Переправить их было невозможно: наши танки, подбитые фашистами, преградили путь по железнодорожной насыпи. Но Дымов, уверенный, что они скоро вернутся на правый берег Дона, решил скатить машины и пушки с насыпи и спрятать их в болотистой пойме. И Ваня, если бы не приказ комиссара, помог лейтенанту и нипочем бы его не бросил. Он бежал и все оглядывался. Но в бушующем огне и дыме ничего не было видно.

— Поднажми, Ванюшка! — торопил Черношейкин.

Мост казался невероятно длинным. На машине когда-то Ваня промчался по нему за несколько минут, а теперь бежит — и конца нет… «Мы-то с Черношейкиным спасемся, — думал он, — а вот лейтенант с комиссаром…»

Наконец пляшущие языки пламени остались позади, лицо обдало свежим ветром. Ухватившись за перила, они жадно глотали чистый воздух и кашляли до хрипоты. Неподалеку, широко расставив ноги, стоял Сологуб. Он будто не замечал рвущейся над головой шрапнели. Все его внимание было приковано к пылающим пролетам моста…

Дивизионный инженер то и дело подходил к Сологубу и горячо доказывал: «Нельзя больше тянуть! Не взорвем мост, потом поздно будет». Но комдив все ждал… Не мог он бросить своих солдат на той стороне. Жаль ему было и мост — прекрасное сооружение рук человеческих.

Ваня молил про себя: «Подожди, Сологуб, подожди еще, миленький…»

Мост объят уже сплошным пламенем — трудно перебежать. И по реке теперь не переплывешь — фашисты подошли к самому берегу, так строчат из пулеметов, что и птице не перелететь…

А лейтенанта с комиссаром все нет. Взгляды Вани и Черношейкина прикованы к мосту. Вот показались двое… Один — коротышка, второй высокий, худой. На этого второго вся надежда Вани. Бегущих то застилал дым, то вдруг они прорывались сквозь него, виделись отчетливее. И, когда приблизились, Ваня узнал в них Кухту и Пивоварова. Лейтенанта не было… Тут подошли саперы, прогнали всех в укрытие.

И когда надежда была совсем потеряна, из огня выбежали еще двое. Издали Ваня приметил голенастого парня, похожего на Дымова, и весь сжался в ожидании: лишь бы не ошибиться. Но нет, это были Дымов с комиссаром. Обгорелые, закопченные. Гимнастерки и брюки на них дымились.

Филин и Дымов доложили комдиву, тот спросил у них что-то. «Не иначе, — подумал Ваня, — узнавал, не бежит ли за ними еще кто». Комиссар отрицательно покачал головой. Сологуб еще немного постоял и кивнул инженеру: «Кончай». Тот замахал руками, заорал во всю глотку:

— Все-е в укры-ы-ти-е-е!

Вскоре раздался такой оглушительный взрыв, что Ваня зажал уши и пригнулся. Когда он поднял голову, моста не было.

7

После открытой, выжженной степи левобережный Дон с его прохладной зеленью, казацкими хуторами, утопающими в яблоневых и вишневых садах, мирными петушиными криками казался сказочным краем. После всего пережитого на правом берегу в степи это было чудом. Истребители танков расположились на окраине хутора, в колхозном саду, и Ваня Федоров смотрел на синий дымок, вьющийся из летних кухонь, вдыхал запах горелой соломы и кизяка, слушал мычание коров, возвращавшихся в сумерках во дворы, и невольно представлял свою деревню… Вот сейчас его мать выйдет с подойником и с маленькой скамеечкой, начнет доить буренку. Тугие струйки молока вначале будут звонко цвиркать по жестяному дну и краям подойника, потом в пенистом молоке звук станет глухим, мягким. Так ярко Ваня это себе представил и так захотелось еще раз все это ощутить, что он направился к крайнему двору. Его заметила пожилая казачка и вскрикнула: